– Но почему? Разве они не такие же белые, как они?
– Без сомнений!
– Неужели они так нуждаются в ненависти, что готовы губить и белых?
Я попыталась объяснить ему то, что усвоила из уроков Бенджамина и Метахебель, то, что касалось их религии и их разногласий с язычниками. Но Ифижен понял не больше моего, то есть не особенно много.
Понемногу Ифижену удалось сесть на ложе, а затем встать. Вскоре он сделал несколько шагов и вышел из хижины. Первое, о чем он позаботился, – это починил входную дверь, которая плохо закрывалась, с самоуверенным видом заявив:
– Мама, тебе просто необходимо, чтобы рядом был мужчина!
Я едва удержалась, чтобы не расхохотаться, настолько он сам проникся той мыслью, которую высказал. Какой же Ифижен красивый молодой негр! Череп идеально овальной формы под курчавыми волосами с завитками не крупнее зерен перца. Высокие скулы. Фиолетовый рот – сочный, будто готовый целовать весь мир, если бы тот захотел уделить ему внимание вместо того, чтобы отталкивать его, отверженного! Шрамы от ударов, обезображивающие грудь и туловище, казались мне постоянным напоминанием об этой жестокости. И всякий раз, когда я растирала его бальзамом из клещевины, мое сердце переполнялось гневом и возмущением. Однажды утром я больше не смогла сдерживаться:
– Ифижен, ты, конечно, заметил, что я ношу ребенка?
Он стыдливо полуприкрыл глаза:
– Я не осмеливался об этом говорить!
– Послушай, я мечтаю открыть глаза своей дочери на другое солнце!
Некоторое время он молчал, будто осознавая все значение моих слов. Затем он поспешил ко мне и присел на корточки у моих ног так, как особенно любил делать.
– Мама, на каждой плантации я знаю имена всех, кто за нами последует. Нам достаточно только слово сказать.
– У нас нет оружия.
– Огонь, мама, славный огонь! Огонь, который пожирает и обжигает!
– Что мы будем делать после того, как выкинем их в море? Кто будет управлять?
– Мама, белые и в самом деле тебя испортили: ты слишком много думаешь. Сперва выгоним их!
Днем, вернувшись после своего ежедневного омовения в реке Ормонд, я нашла Ифижена, занятого серьезным разговором с молодыми парнями его возраста, двумя недавно купленными рабами, думаю, наго. Однако я не узнала звучности языка Ман Яя; Ифижен сообщил мне, что они из Мондонга
[42], прибыли из гористой местности и привычны ко всем скрытым опасностям леса.
– Это настоящие военные вожди. Готовые победить или умереть.
Должна признаться, что после того, как мысль о восстании была высказана и с общего согласия принята, Ифижен больше ни о чем со мной не советовался. Я оставила его действовать, переполненная благостной ленью беременности: сидишь себе, поглаживая живот и напевая песни своему ребенку. Например, ту, что любила моя мать Абена; ту, что снова всплывала у меня в памяти:
Где-то высоко в лесу
Хижина на сваях.
Кто внутри, кто там живет,
То никто не знает.
Это зомби календа,
Что свинину пожирней очень любит…
Вскоре я увидела, что Ифижен складывает факелы, сделанные из веток дерева гуавы, обмотанных паклей. Он объяснил мне:
– Такой будет в руке у каждого из наших людей; каждый зажжет его одним и тем же движением в одно и то же мгновение, когда мы все соберемся у жилищ белых людей. Ах! Веселый же будет огонь!
Опустив голову, я с огорчением произнесла:
– Дети тоже погибнут? Те, что еще в утробе у матери? Дети с молочными зубами? И девушки, достигшие брачного возраста?
Он обернулся вокруг себя, настолько велик был его гнев:
– Ты же мне сама рассказывала. Разве они пожалели Доркас Гуд? Разве они пожалели детей Бенджамина Коэна Д’Азеведо?
Опустив голову еще ниже, я прошептала:
– Разве мы должны уподобляться им?
Ничего не ответив, он быстро ушел.
Я позвала Ман Яя, которая уселась, поджав ноги, в ветвях калебасового дерева, и горячо начала:
– Ты знаешь, что мы готовим. И вот, когда пришло время действовать, я вспоминаю, что ты говорила мне, когда я хотела отомстить Сюзанне Эндикотт: «Не загрязняй своего сердца. Не становись такой же, как они». Не цена ли это свободы?
Но вместо того, чтобы ответить мне с серьезностью, на которую я рассчитывала, Ман Яя принялась перепрыгивать с ветки на ветку. Достигнув верхушки дерева, она бросила мне:
– Ты говоришь о свободе. Ты хоть знаешь, что это такое?
Затем она исчезла, не дав мне времени задать ей другие вопросы. Я решила, что она не в духе. Неужели ей нужно возражать против любого мужчины, кто бы ни жил рядом со мной? Даже если это всего лишь ребенок? Почему она хочет, чтобы я проводила жизнь в одиночестве? Я решила не давать никаких советов и позволить Ифижену действовать, как считает нужным. Однажды вечером он пришел и присел рядом со мной:
– Мама, тебе нужно вернуться в лагерь беглецов. Ты должна увидеться с Кристофером!
Я подпрыгнула:
– Никогда! Вот это никогда!
Он настаивал, уважительно и одновременно с этим настойчиво:
– Так надо, мама! Ты не знаешь, что такое беглецы на самом деле. Между ними и хозяевами существует молчаливая договоренность. Если беглецы хотят, чтобы им дали возможность наслаждаться их ненадежной свободой, они должны доносить обо всех приготовлениях, обо всех попытках устроить бунт, о которых услышат на острове. У них же повсюду шпионы. Ты единственная, кто может обезоружить Кристофера.
Я пожала плечами:
– Думаешь?
Он смущенно спросил:
– Не его ли ребенка ты носишь?
Я ничего не ответила.
В то же время я поняла, насколько обоснованны его замечания, и отправилась на Фарли Хиллз.
– Он пообещал тебе, что не станет вмешиваться?
– Он это обещал.
– Как, по-твоему, он был искренним?
– Насколько я могу об этом судить! В конце концов, я не так хорошо его знаю.
– Ты носишь ребенка от этого мужчины и говоришь, что не знаешь его?
Посрамленная, я не произнесла ни слова. Ифижен поднялся на ноги:
– Мы решили напасть через четыре ночи!
Я возразила:
– Через четыре ночи! Почему такая спешка? Дай мне, по крайней мере, расспросить невидимую, чтобы знать, является ли момент благоприятным.
Он издал смешок, который его помощники тут же хором подхватили, и бросил:
