Ман Яя затянулась из своей короткой трубки и выпустила в воздух клуб дыма:
– Как ты это сможешь? Смерть – это дверь, которую никто не может запереть. В нее должен пройти каждый – в свой час, в свой день. Ты хорошо знаешь, что можно только держать ее открытой для тех, кто тебе дорог, чтобы они увиделись с теми, кого оставили.
Я настаивала:
– Не могла бы я ему помочь? Он борется за благородное дело.
Моя мать Абена рассмеялась:
– Лицемерка! Разве дело, за которое он борется, тебя интересует? Да ладно!
Я закрыла глаза в темноте. Меня злила суровая проницательность матери. Кроме того, я упрекала сама себя. Не достаточно ли мне мужчин? Не достаточно ли мне вереницы разочарований, сопровождающей привязанности? Едва вернувшись на Барбадос, я уже собираюсь ввязаться в приключения, конца которых не могу предвидеть. Шайка беглецов, о которых я ничего не знаю. Дав себе слово расспросить Деодатуса о его друзьях, я позволила себе соскользнуть в сон.
Большие белые лилии обернули меня своими парчовыми лепестками; вскоре вокруг кровати принялись кружиться в хороводе Хестер, Метахебель и мой еврей – живые и мертвые, вперемежку – те, кого я любила и по кому тосковала.
Мой еврей казался успокоенным, почти счастливым, как будто там, на Род-Айленде, ему, по крайней мере, позволено громко чествовать своего бога.
В какое-то мгновение дождь мягко зашептал, заливая травы, деревья, крыши и по контрасту напомнив мне ледяные враждебные дожди той земли, которую я оставила позади. Ах да, природа меняет язык в зависимости от того, под какими небесами находится, и, что любопытно, этот язык созвучен человеческому! В суровой природе суровые люди. Там, где природа заботлива и защищает своих детей, люди щедры и великодушны!
Первая ночь на моем острове!
Кваканье лягушек и мамаш-жаб, трели ночных птиц, кудахтанье домашней птицы, напуганной мангустами, резкие крики ослов, привязанных к калебасовым деревьям, друзьям духов, – все это составляло нескончаемую музыку. Мне хотелось бы, чтобы никогда не рассветало и чтобы ночь плавно перетекла в смерть. Промелькнули мимолетные воспоминания о днях в Бостоне и Салеме, но они становились зыбкими и нечеткими, как и воспоминания о тех, кто омрачил их ядом своего сердца: Сэмюэле Паррисе и остальных.
Первая ночь!
Весь остров нежно шепчет:
– Она вернулась. Она здесь – дочь Абены, дочь Ман Яя. Она больше нас не покинет.
13
Я никогда не думала о том, чтобы превзойти Ман Яя в колдовской власти. Впрочем, я никогда не думала выйти из-под ее руководства, всегда считая себя ее ребенком, ее ученицей. Увы! К стыду своему, должна признаться, что эта точка зрения изменилась и ученица вбила себе в голову соперничать с учителем. В конце концов, у меня была причина гордиться собой. Разве на борту «Bless the Lord» я не управляла природными стихиями? Причем не было никаких оснований утверждать, будто я достигла этого благодаря помощи извне!..
Отныне я позволила себе заняться исследованиями самостоятельно, бродя по окружающей местности, вооруженная маленьким ножиком, которым выкапывала растения, и огромной котомкой, в которую я их собирала. Старалась я и поддерживать новый разговор с водами рек или дуновением ветра, чтобы открыть их секреты.
Река течет к морю, как жизнь к смерти, и ничто не может остановить ее течение. Почему?
Поднимается ветер. Иногда он ласковый. Иногда разрушительный. Почему?
Я увеличила число жертв в виде свежих фруктов, еды, животных; все это я клала на перекрестках дорог, в запутанных корнях некоторых деревьев и в природных пещерах – всюду, где любят обитать духи. Так как Ман Яя не желала прийти мне на помощь, единственное, на что я могла рассчитывать, – это на свой ум и предчувствия. Я должна была в одиночку прийти к этому более высокому знанию. Я принялась расспрашивать рабов о колдунах, живших на плантациях. И вот мне предстояло задавать вопросы мужчинам и женщинам, которые воспримут их с самым большим недоверием. Следует знать, что колдун или ведьма не особенно склонны делиться секретами своей науки. Они подобны поварам, которые ни за что не желают передавать свои рецепты.
Однажды я столкнулась с колдуном, негром ашанти, как и моя мать Абена; тот начал во всех подробностях рассказывать, как его захватили на просторах аквапима
[40] на африканском побережье. В это время его жена – тоже ашанти, так как рабы создают семейные союзы преимущественно с людьми своей «нации» – чистила корни на ужин. Затем он спросил у меня каким-то странным тоном:
– Ты где живешь?
Я пробормотала, так как мне не советовали раскрывать, где находится лагерь беглецов:
– С другой стороны холмов.
Колдун усмехнулся.
– Так ты Титуба? Та, которую белые едва не вздернули на веревке?
Я ответила как обычно:
– Ты наверняка знаешь, что мне не в чем себя упрекнуть!
– Жаль! Какая жалость!
Озадаченная, я уставилась на него. Он продолжил:
– Если бы я находился на твоем месте, ах! Я бы заколдовал весь мир: отца, мать, детей, соседей… Я бы натравил одних на других и наслаждался, глядя, как они разрывают друг друга на кусочки. Обвинили бы не сотню человек, казнили бы не двадцать; в их числе был бы весь Массачусетс, и я вошел бы в историю под именем «демон Салема». А вот ты какое прозвище носишь?
Эти слова уязвили меня, так как подобное уже приходило мне в голову. Я уже сожалела, что сыграла во всем этом лишь роль незначительной героини – быстро забытой, судьба которой никого не интересует. «Титуба, рабыня с Барбадоса, которая, по всей вероятности, занималась вуду». Несколько строк в толстом трактате, посвященном событиям в Массачусетсе. Почему мне предстоит оказаться в такой безвестности? Этот вопрос тоже постоянно меня мучил. Это потому, что никому нет дела до какой-то негритянки, ее страданий и горестей? Ведь так?
Ищу свою историю в повествовании о салемских ведьмах и не нахожу ее.
В августе 1706 года Энн Патнам стоит посреди церкви Салема, кается в ошибках своего детства, оплакивая их ужасные последствия.
– Хочу пасть в прах и просить прощения у всех, кому я причинила вред и нанесла оскорбление, всех, чьи родные были арестованы и обвинены.
Она не первая и не последняя, кто таким образом во всеуслышание обвиняет себя; одна за другой жертвы реабилитированы. А вот обо мне не говорят. «Рабыня Титуба, уроженка Барбадоса, которая, очевидно, занималась вуду».
Не ответив, я опустила голову. Словно прочтя то, что происходит во мне, и не желая более меня удручать, колдун смягчился:
– Жизнь – это не миска толомана, так?
