– Значит, ты не читала Коттона Мэзера
[24]!
Приняв торжественный вид, она набрала в грудь воздуха:
– «Ведьмы творят странные и зловредные вещи. Они не могут совершать настоящих чудес, которые выполняются только Избранными и Посланниками Господа».
Рассмеявшись в свою очередь, я спросила:
– А кто такой Коттон Мэзер?
Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, она взяла мое лицо в обе ладони.
– Не может быть, чтобы ты сделала что-то плохое, Титуба! Для этого, я уверена, ты слишком красива! Даже если они все будут обвинять тебя, я буду отстаивать твою невиновность!
Растроганная так, что невозможно выразить никакими словами, я осмелела настолько, что погладила ее по лицу и прошептала:
– Ты тоже красива, Хестер! В чем они тебя обвиняют?
Она быстро ответила:
– В супружеской измене!
Я посмотрела на нее с ужасом, так как знала, какое это серьезное прегрешение в глазах пуритан. Хестер продолжила:
– И пока я гнию здесь, тот, кто засадил мне в живот ребенка, ходит свободно куда захочет.
Я вздохнула:
– Почему ты его не обвинишь?
Она сделала оборот вокруг себя:
– А! Так ты не знаешь сладости мести!
– Мести? Признаться, не понимаю.
Хестер произнесла с необузданной страстью в голосе:
– Поверь, из нас двоих у меня меньше причин жаловаться. По крайней мере, если у него есть совесть, чего можно ожидать от божьего человека.
Я все более и более недоумевала. Должно быть, она это заметила, так как присела рядом со мной на грязной откидной койке:
– Наверно, если я хочу, чтобы ты что-нибудь поняла в моей истории, мне надо начать с самого начала.
Глубоко вздохнув, она поведала свою правду. Я жадно внимала каждому слову.
– На борту «Мейфлауэр» – первого судна, которое причалило к этому берегу, – было двое моих предков: отец моего отца и отец моей матери – двое непримиримых «отцов-пилигримов», которые отправлялись установить царство Бога Истинного. Ты знаешь, насколько опасны подобные проекты, поэтому я сразу перейду к жестокости, с которой были воспитаны их потомки. Благодаря этому они произвели множество преподобных отцов, читавших в подлиннике Цицерона, Катона, Овидия, Вергилия…
Я перебила ее:
– Никогда не слышала об этих людях!
Хестер подняла глаза к небу:
– Тем лучше для тебя! Я же имела несчастье принадлежать к семье, верящей в равенство полов, и в возрасте, когда самое правильное – игра с куклой, отец заставлял меня рассказывать произведения классиков наизусть! На чем я остановилась? Ах да! В шестнадцать лет меня выдали замуж за одного преподобного, друга нашей семьи, похоронившего трех жен и пятерых детей. У него был такой запах изо рта, что, к своему счастью, я теряла сознание всякий раз, стоило ему надо мной склониться. Все мое существо отвергало его, тем не менее он сделал мне четверых детей – которых Господу было угодно забрать из нашего мира. Господу и мне тоже – так как я оказалась не в силах любить детей от мужчины, которого ненавидела. Не стану скрывать от тебя, Титуба, что этому счастливому завершению способствовало количество микстур, отваров, очищающих и слабительных средств, принятых мной во время беременности.
Я прошептала себе под нос:
– И мне тоже пришлось убить своего ребенка!
– К счастью, больше года назад он отправился в Женеву обсуждать с другими кальвинистами задачу Избранных, и вот… И вот…
Хестер прервала рассказ, и я поняла, что, несмотря на все разглагольствования, она еще любит своего мучителя. Она снова заговорила:
– В мужской красоте есть что-то непристойное. Титуба, мужчины не должны быть красивыми! Два поколения Избранных, клеймившие позором Плоть и Удовольствие, породили это существо, неудержимо наводящее на мысли о плоти и удовольствии. Мы начали с того, что стали встречаться под предлогом обсуждения немецкого пиетизма
[25]. Затем оказались в его кровати, где занимались любовью, и вот что из этого вышло!
Хестер обхватила живот руками. Я спросила:
– Что же теперь будет?
Она пожала плечами:
– Не знаю! Думаю, они ждут возвращения моего мужа, чтобы решить, что со мной делать.
Я настаивала:
– Какое наказание тебе грозит?
Она поднялась на ноги:
– Женщин, виновных в супружеской измене, больше не забрасывают камнями. Думаю, они носят на груди алую букву.
Настала моя очередь пожать плечами:
– Хорошо бы только это!
Но когда я увидела выражение ее лица, мне стало стыдно за свое легкомыслие. Это создание, такое же доброе, как и красивое, испытывало адские мучения. И снова передо мной была жертва, которую считали виновной! Неужели в этом мире женщины обречены на такое? Поискав средство возродить в ней надежду, я шепнула:
– Разве ты не беременна? Нужно жить ради своего ребенка.
Хестер решительно встряхнула головой:
– Просто нужно, чтобы она умерла вместе со мной. Я ее уже к этому приготовила, той ночью, когда мы с ней разговаривали. Знаешь, она нас сейчас слушает. Она только что постучала в дверь моего живота, чтобы привлечь мое внимание. Знаешь, чего она желает? Чтобы ты рассказала историю! Историю твоей страны! Доставь ей удовольствие, Титуба!
Пристроив голову напротив этого мягкого подъема плоти, этого холма жизни, так, чтобы находящееся внутри маленькое существо оказалось у самых моих губ, я начала рассказывать сказку. Сами собой пришли слова из любимого ритуала, которые память всегда держала наготове, чтобы осветить то печальное место, куда нас заперли.
– Тим, тим, сухое дерево!
– Двор спит?
– Нет, двор не спит!
– Если двор не спит, тогда пускай он слушает, пускай слушает эту историю, мою историю. В давние времена, когда дьявол еще ходил в коротких штанишках, открывающих шишковатые, покрытые шрамами колени, жила в деревне Вагабаха на вершине остроконечного холма молодая девушка, у которой не было ни отца, ни матери. Хижину ее родителей унес шторм, а ее – вот чудо – оставил. Малышка плавала в своей колыбельке, будто Моисей, ходящий по водам. Она была одинокой и грустной. Однажды, когда она занимала свое место на скамейке в церкви, она увидела стоявшего неподалеку от кафедры высокого негра в белой одежде из дрилла
[26] и соломенной шляпе с черной лентой.
