В маленьком сарайчике за домом, построенном Джоном Индейцем, я выращивала домашних птиц. Этих птиц я часто жертвовала своим дорогим невидимым. Однако теперь мне требовались другие посланцы. Жившая двумя домами дальше старая госпожа Хантчинсон хвасталась своим стадом баранов и особенно одним – в безукоризненно белой шубке и со звездочкой во лбу. На рассвете, когда послышался звук пастушьего рожка, возвещавшего всем жителям Салема, что настало время почтить господа работой, пастух, услуги которого она оплачивала, в сопровождении двух или трех собак выходил на дорогу к общественному пастбищу, расположенному в конце деревни. За госпожой Хантчинсон даже числилось несколько скверных скандалов, так как она отказывалась платить налоги за пастбище. В этом был весь Салем! Община, где грабят, обманывают, воруют, при этом прикрываясь божьим именем. Напрасно Закон диктовал, чтобы воров метили буквой В
[23], секли, отрезали уши, вырывали языки – преступления все множились!
Все это для того, чтобы объяснить: у меня не было никаких угрызений совести из-за того, что я собралась обокрасть воровку!
Отвязав веревку, запиравшую загон, я скользнула между сонными животными, которые быстро забеспокоились. Я схватила барана. Под моей рукой тот начал сопротивляться, готовясь резко отпрыгнуть назад. Однако я была сильнее, и животному пришлось идти за мной.
Я повела его на лесную опушку.
Мгновение, не больше, мы смотрели друг на друга: он – жертва, я – палач, но палач трепещущий, умоляющий простить меня и унести мои молитвы вместе с потоком своей крови. Затем я перерезала барану горло – резким безошибочным движением. Он упал на колени, земля вокруг моих ног увлажнилась. Я намазала себе лоб свежей кровью. Следом я выпотрошила тушу, не обращая внимания на вонь от его потрохов и фекалий. Вырезав четыре порции его плоти, я предложила их четырем сторонам света, а затем оставила в качестве приношения невидимым.
После этого я неподвижно распростерлась на земле; в голове у меня теснились молитвы и заклинания. Заговорят ли они со мной наконец – те, единственные, дающие мне силы жить? Я так в них нуждалась. У меня больше не было родной земли. У меня был только мой мужчина. Мне пришлось убить своего ребенка. Они были так нужны мне – те, кто произвел меня на свет. Не могу сказать, сколько времени прошло. Затем в зарослях послышался шум. Передо мной стояли Ман Яя и моя мать Абена. Нарушат ли они наконец молчание, на которое мы наталкивались, словно на стену? Сердце оглушительно стучало, готовое разорваться. Наконец Ман Яя заговорила:
– Не тревожься, Титуба! Сама знаешь: неудача – это сестра-близнец негра! Вместе с ним она рождается, с ним ложится, соперничает с ним за ту же высохшую грудь. Ест треску из его калебасы. Тем не менее негр сопротивляется! И те, кто захочет увидеть, как он исчезнет с лица земли, просчитаются! Из всех ты будешь единственной, кто выживет.
Я принялась умолять:
– Вернусь ли я на Барбадос?
Пожав плечами, Ман Яя ограничилась тем, что сказала:
– Разве об этом нужно спрашивать?
Затем, легонько помахав рукой, она исчезла. Моя мать Абена задержалась подольше, испустив свою обычную порцию вздохов. Затем и она исчезла, не дав мне дальнейших разъяснений.
Немного успокоившись, я пришла в себя. Несмотря на холод, начали роиться мухи, привлеченные запахом крови и свежего мяса. Я вернулась в деревню, где уже звучали сигналы к пробуждению. Я и не подозревала, что провела в молитвах столько времени. Сара Хантчинсон только что была буквально вытащена из постели пастухом, заметившим исчезновение главного украшения стада. Торопливо запихнув волосы под чепец, она гневно орала:
– Однажды кара господня падет на жителей Салема, как это было с жителями Содома и Гоморры, и господь не найдет себе десяти праведников, чтобы избавить город от наивысшего наказания. Воры, вор на воре и вором погоняет!
У меня хватило лицемерия остановиться, словно сочувствуя ее огорчению. Понизив голос, Сара Хантчинсон потащила меня в угол своего сада.
– Помоги мне, Титуба, найти того, кто причинил мне вред, и накажи его! Пусть его первый ребенок, если такой есть, сдохнет от чего-нибудь вроде оспы. Если у него детей еще нет, сделай так, чтобы его жена никогда не понесла! Ты это можешь, я знаю. Везде говорят, что нет ведьмы опаснее тебя!
Полная мимолетной самонадеянности, которую внушили мне Ман Яя и моя мать Абена, я посмотрела ей прямо в глаза и произнесла, четко выговаривая каждое слово:
– Страшней всего – не те женщины, которых мы ведьмами называем. Вы достаточно пожили на свете, госпожа Хантчинсон, чтобы знать: не стоит принимать на веру все, что говорится!
Она издала злобный смешок:
– Уж больно ты рассудительна, моя негритяночка! Когда закачаешься в петле, сразу рассуждать перестанешь.
Невольно содрогнувшись, я вернулась домой.
Возможно, у кого-то вызовет удивление, что мысль о смерти ввергает меня в трепет. В этом и состоит двойственность подобных мне. Мы обладаем смертным телом и поэтому являемся жертвой всех страхов, одолевающих обычные человеческие создания. Как и они, мы боимся страданий. Нас точно так же пугают ужасные врата, которыми заканчивается земная жизнь. Мы знаем, что эти двери распахнутся перед нами, пропуская в другое – вечное – существование, но, несмотря на это, задыхаемся от тревоги и волнения. Чтобы вернуть спокойствие в свое сердце и разум, мне пришлось повторить слова Ман Яя:
– Ты будешь единственной из всех, кто выживет!
Часть II
1
Подобные трем хищным птицам, священнослужители заняли места в столовой. Один прибыл из прихода Беверли, два других – из города Салема. Они вытянули свои костлявые ноги к огню, резко и светло сиявшему в камине. Затем согрели над огнем ладони. Наконец один из них, самый молодой – Сэмюэль Аллен – поднял глаза на Сэмюэля Парриса и спросил:
– Где дети?
Сэмюэль Паррис ответил:
– Они ждут на втором этаже.
– Они там все?
Сэмюэль Паррис кивнул:
– Я приказал, чтобы родители привели их сюда рано утром. Сами же они ждут в молитвенном доме, молясь господу.
Трое священнослужителей поднялись на ноги:
– Сделаем то же самое, ибо труд, который нам предстоит совершить, требует божьей помощи!
Сэмюэль Паррис открыл свою книгу и начал страстным и напыщенным тоном, который он так любил:
Так говорил Господь:
Небо – престол Мой,
А земля – подножие ног Моих;
Где же построите дом для Меня
И место покоя Моего?
Ибо все это содеяла рука Моя…
Так он читал достаточно долго, а затем, закрыв книгу, произнес:
