Я вернулась на кухню.
Наступила ночь; каждый удалился к себе в комнату. Я из осторожности выждала некоторое время, а потом украдкой снова спустилась по деревянной лестнице. Затаив дыхание, я приоткрыла дверь в комнату Бетси, но, к моему удивлению, там было пусто, словно родители взяли ее к себе, чтобы защитить от неведомого зла.
Невольно я будто снова увидела, какой взгляд бросила на меня госпожа Паррис. Поразившее Бетси неведомое зло могло прийти только от меня.
Вот она, материнская неблагодарность!
С тех пор как мы покинули Бриджтаун, я не переставала быть безгранично преданной госпоже Паррис и Бетси. Я караулила малейшее чихание, останавливала первые приступы кашля. Я старалась положить в их похлебку приправы, чтобы та стала ароматнее. В самый сильный ветер выходила за фунтом патоки. Несмотря на снег, отправлялась за несколькими початками кукурузы.
И вот в мгновение ока все это оказалось забыто, я стала врагом. По правде говоря, возможно, я никогда и не переставала им быть, да и разве госпожа Паррис не завидовала тем узам, которые связывали меня с ее дочерью?
Если бы я пребывала в меньшем замешательстве, то попыталась бы воспользоваться разумом и понять причину такой перемены. Вот уже несколько месяцев Элизабет Паррис живет в пагубной атмосфере Салема среди людей, которые считают меня прислужницей Сатаны и повторяют это при каждом удобном случае, удивляясь, как это нас с Джоном Индейцем терпят в христианском доме. Вполне вероятно, подобные мысли могли, в свою очередь, отравить и ее, даже если в первое время она их всеми силами отвергала. Но я была не в состоянии отдалиться от боли, которую чувствовала. Измученная, я поднялась к себе в комнату, где, одинокая и огорченная, улеглась в кровать. Прошла ночь.
На следующий день я, как обычно, спустилась первой, чтобы приготовить завтрак. У нас были прекрасные свежеснесенные яйца, я разбивала и взбалтывала их, чтобы приготовить омлет, когда услышала, что семья собирается вокруг стола для ежеутренней молитвы. Сэмюэль Паррис громко окликнул меня:
– Титуба!
Каждое утро он звал меня именно так. Но в то мгновение его голос звучал по-другому, угрожающе! Прежде чем откликнуться на зов, я помедлила.
Едва я появилась в дверном проеме, завернувшись в шаль – недавно разожженный огонь еще дымил, не давая тепла, – как маленькая Бетси вскочила и принялась с криком кататься по полу.
В ее воплях не было ничего человеческого.
Каждый год в преддверии Рождества рабы обычно откармливали поросенка, которого предавали смерти за два дня до праздничной трапезы, чтобы его мясо, погруженное в маринад из лимона и листьев индийского дерева, успело избавиться от вредных примесей. На рассвете поросенка резали, затем подвешивали за задние ноги к ветвям калебасового дерева. Пока кровь стекала, сперва пузырящейся струей, а затем все слабее и слабее, он издавал хриплые невыносимые вопли, резко прерывавшиеся молчанием смерти.
Вот так кричала и Бетси. Как будто в тело ребенка вселился ужасный зверь чудовищной силы.
Абигайль осталась стоять в явном замешательстве. Затем ее взгляд, от которого ничего не ускользало, прошелся от обвиняющего лица Сэмюэля Парриса к объятому не меньшим ужасом лицу госпожи Паррис, а затем к моему – должно быть, выражавшему полнейшее смятение. Похоже, она поняла, что происходит, – и, подобно безумцу, бросающемуся в пруд, не зная, что скрывается под его зеленоватой поверхностью, вскочила с места и принялась точно так же, с завываниями кататься по полу.
Этот омерзительный кошачий концерт продолжался несколько минут. Затем обе девочки, казалось, впали в каталепсию. Тогда Сэмюэль Паррис спросил:
– Титуба, что ты с ними сделала?
Я хотела бы ответить смехом, выражающим сильнейшее презрение, а затем вернуться на кухню. Вместо этого я, потрясенная, осталась стоять, глядя на этих двух девочек, не в силах ни сдвинуться, ни произнести хоть слово. Наконец госпожа Паррис заявила плачущим голосом:
– Ты видишь результат своего колдовства!
Я подпрыгнула.
– Госпожа Паррис, когда вы были больны, кто вас вылечил? Кто заставил сиять на вашем лице солнце исцеления в бостонских трущобах, где вы едва не скончались? Разве не я? А теперь вы говорите о колдовстве!
Сэмюэль Паррис развернулся в другую сторону, будто хищник, почуявший другую добычу, и прогремел:
– Элизабет Паррис, объяснитесь! Вы тоже были замешаны в эти игры с Сатаной?
Несчастная женщина пошатнулась, а затем сползла вниз, встав на колени у ног мужа:
– Простите меня, Сэмюэль Паррис, я не знала, что делаю!
Не представляю, из кого бы Паррис сделал себе виноватого, если бы в то же мгновение Бетси и Абигайль не вышли из транса и не принялись еще сильнее вопить, как проклятые.
На входную дверь не замедлили посыпаться удары кулаков соседей, которых привлек шум. Лицо Сэмюэля Парриса преобразилось. Приложив палец к губам, он схватил обеих дочерей, будто вязанки дров, и унес их наверх. Некоторое время спустя госпожа Паррис оказала ему поддержку. Открыв дверь любопытствующим, она успокаивающе пробормотала:
– Ничего страшного, ничего страшного. Сегодня утром господин Паррис решил наказать дочерей.
Вновь пришедшие громко выражали свое согласие:
– На мой взгляд, такое следует делать почаще!
Госпожа Шелдон, дочь которой, Сюзанна, не упускала случая ежедневно запираться вместе с Абигайль, была первой усомнившейся:
– А по звуку – как было с детьми Гудвина. Надеюсь, их не околдовали!
Говоря это, она уставилась беспощадным взглядом своих белесых глаз именно на меня. Госпоже Паррис удалось издать смешок:
– С чего вы взяли, госпожа Шелдон? Вам же известно, что ребенок – как хлеб, который следует замесить. И, можете мне поверить, Сэмюэль Паррис – хороший пекарь!
Все рассмеялись. Я вернулась к себе на кухню. После недолгого размышления все стало мне намного понятнее. Вольно или невольно, сознательно или нет, кто-то настроил Бетси против меня. Насколько я понимала, Абигайль – достаточно искусная, чтобы разнюхать, чьей стороны придерживаться с пользой для себя, – играет в этом деле лишь второстепенную роль. Мне требовалось вновь завоевать доверие девочки; в успехе я не сомневалась, лишь бы удалось остаться с ней наедине.
Теперь мне было необходимо защитить себя, а с этим я и так запоздала! Нужно ответить ударом на удар. Потребовать око за око. Старые человеколюбивые уроки Ман Яя больше не имели значения. Те, кто меня окружал, были такими же свирепыми, как голодные волки, воющие в бостонских лесах; мне следовало уподобиться им.
Впрочем, было и кое-что, чего я тогда не знала: злость – это дар, который получают от рождения. Его нельзя приобрести. Те из нас, кто приходит в мир без такого оружия, как когти и клыки, проигрывают все сражения.
11
– Все эти годы, что мы вместе, смотрю я на тебя, моя сокрушенная жена, и повторяю себе: ты не понимаешь мира белых, среди которых мы живем. Ты делаешь исключения. Веришь, будто некоторые из них могут ценить нас и любить. Как же ты ошибаешься! Надо ненавидеть всех, без разбора.
