Ах! Мне следовало вести себя более настойчиво, задавая вопросы! Мне следовало заставить их нарушить правила и открыть мне то, о чем я не могла догадаться! В голове, не переставая, крутилась одна мысль: если мое тело следует закону своего вида, то сможет ли отпущенный на свободу разум снова найти дорогу в родную страну?
Мысленно я обращалась к той земле, которую потеряла. Возвращалась к скрытому уродству ее ран. Я узнавала ее по запаху. Запаху пота, страданий и тяжелого труда. Но, как ни странно, сильный и теплый запах меня успокаивал.
Раз или два, бродя по лесу, я встречала жителей деревни, которые неловко наклонялись над травами и растениями, делая это с вороватыми ужимками, выдававшими намерения их сердец. Меня это очень забавляло. Искусство причинять вред сложное. Если оно опирается на знание растений, то должно быть соединено с властью воздействовать на такие тонкие силы, как воздух; сперва они непокорные, поэтому их нужно заклинать. Не объявляй себя ведьмой, любая желающая!
Однажды, сидя прямо на сверкавшей от инея земле, поплотнее обернув вокруг себя складки юбки, я увидела, как между деревьев с совершенно обезумевшим видом мелькнула маленькая знакомая фигурка. Это была Сара, черная рабыня Джозефа Хендерсона. Заметив меня, она было хотела убежать, но, передумав, подошла.
Я уже говорила, что черных в Салеме хватало; их нещадно заваливали самой тяжелой работой, с ними обращались хуже, чем с домашней скотиной, вместо которой часто использовали.
Джозеф Хендерсон, сам приехавший из Роули, женился на девушке из семьи Патнам – самой уважаемой в деревне. Может, эта женитьба была и по расчету. В любом случае оплачено это было весьма скудно. По каким-то надуманным причинам пара не получила земли, на которые рассчитывала, и прозябала в нищете. Возможно, поэтому госпожа Присцилла Хендерсон всегда была первой, кто пересекал порог молитвенного дома, той, что раньше всех запевает молитвы, и той, что яростнее всех бьет служанку. Никто больше не удивлялся ни следам побоев, которых на лице Сары становилось все больше, ни запаху чеснока, которым она пыталась их лечить. Упав рядом со мной, она выпалила:
– Титуба, помоги мне!
Я взяла ее за руку – жесткую и заскорузлую, будто плохо обструганное дерево – и спросила:
– Как я могу тебе помочь?
Ее глаза забегали.
– Все знают, что твой дар велик. Помоги мне избавиться от нее.
Немного помолчав, я покачала головой:
– Я не могу сделать того, что твое сердце даже не осмеливается высказать. Та, что передала мне свою науку, научила меня исцелять и умиротворять, а не наносить вред. Однажды, когда я, как ты сейчас, мечтала о наихудшем, она предостерегла меня: «Не становись как те, кто только и умеет, что творить зло!»
Сара повела тщедушными плечами под скверной шалью, покрывавшей их.
– Учение должно приспосабливаться к обществу. Ты больше не на Барбадосе среди наших несчастных братьев и сестер. Ты среди чудовищ, желающих уничтожить нас.
Слушая все это, я спрашивала себя, кто же сейчас говорит со мной – маленькая Сара или отголосок моих самых тайных мыслей, звучащий в глубокой тишине леса. Отомстить за себя. Отомстить за нас. За меня, за Джона Индейца, за Мэри Блэк, за Сару и за всех остальных. Вызвать пожар, грозу. Сделать белый снежный саван кроваво-красным.
В замешательстве я произнесла:
– Не говори так, Сара! Приходи ко мне на кухню. Если ты голодна, у меня полно сушеных яблок.
Она поднялась на ноги, и презрение в ее взгляде обожгло меня, будто кислота.
Не спеша я вернулась в деревню. Разве Сара не побудила меня изменить мнение о невидимом? Не будет ли лучше провести три ночи в молитве, взывая изо всех сил:
Перейдите воду, о отцы!
Перейдите воду, о матери!
Я так одинока в этой далекой стране!
Перейдите воду.
Погруженная в мучительные размышления, я, не останавливаясь, почти миновала дом госпожи Ребекки Нурс, но услышала, как меня окликают по имени. В свои семьдесят один госпожа Ребекка Нурс еле ходила; я никогда не видела женщины, которая была бы сильнее парализована болями. Иногда ее ноги настолько опухали, что она не могла пошевелить и пальцем и лежала посреди кровати, словно выброшенный на берег кит, которого иногда можно было увидеть на побережье работорговцев. Не раз дети посылали за мной, и мне всегда удавалось облегчить ее состояние. В тот день старое лицо женщины показалось мне не таким несчастным. Ребекка улыбнулась:
– Дай мне руку, Титуба, чтобы я немного прошлась с тобой.
Я подчинилась. Мы направились по улице, которая вела к центру деревни, еще освещенному бледным солнцем. Я снова погрузилась в мысли о своем трудном и страшном выборе, когда услышала, как Ребекка Нурс бормочет:
– Титуба, ты можешь их наказать? Эти Холтоны снова не стали привязывать своих свиней, и те разорили наш огород.
Несколько мгновений я ничего не понимала. Потом до меня дошло, чего Ребекка ждет. В гневе я отпустила ее руку, оставив, всю перекошенную, стоять у забора.
О нет! Они не сделают из меня такую, как они! Я им не уступлю. Я не стану творить зло!
Через несколько дней Бетси заболела.
Этому я не удивилась. В последние недели я совсем ее забросила, самолюбиво замкнувшись на себе и своих переживаниях. Я даже не помнила, читала ли я утром молитву об ее выздоровлении и давала ли ей целебную микстуру. По правде говоря, я ее почти не видела. Большую часть времени Бетси проводила с Энн Патнам, Мерси Льюис, Мэри Уолкотт и другими. Изгнанные из моей кухни, они теперь запирались в нижнем этаже, чтобы предаваться всевозможным играм, нечистая сущность которых была небезызвестна. Однажды Абигайль показала мне колоду Таро, которую она бог знает как раздобыла, и спросила:
– Ты веришь, что с помощью этого можно читать будущее?
Я пожала плечами:
– Моя бедная Абигайль, это всего лишь раскрашенные кусочки картона, разве для этого их достаточно?
Тогда она взмахнула рукой, показав на чуть порозовевшую ладонь, где во впадине виднелся рисунок линий.
– А здесь, здесь можно читать будущее?
Не отвечая, я снова пожала плечами.
Да, я знала, что компания девочек предается опасным играм. Но закрывала на это глаза. Разве все их глупости, перешептывания, безумный смех не делались в отместку за ужасную повседневность их существования?
«В прегрешении Адама мы все погибаем…»
«Этот позор у нас на челе, мы не можем его стереть», и так далее.
По крайней мере, на несколько часов они снова становились свободными.
И вот однажды вечером, после ужина, Бетси, вся напрягшись, соскользнула на пол и осталась лежать там, вытянувшись, скрестив руки, закатив глаза, оскалившись так, что были видны ее молочные зубки. Я поспешила на помощь. Едва моя рука прикоснулась к ее, как Бетси отпрянула, испустив вопль. Я пришла в замешательство. Тогда госпожа Паррис бросилась к ней и прижала к себе, настолько забывшись, что стала покрывать ее поцелуями.
