– Как я вижу, он хочет. А ты что скажешь, Зиг?
Все взоры обратились на моего отца – ему не оставалось ничего, кроме как согласиться.
– Я вижу, что фрау Ондра очень хочет этот портрет, – сказал отец, – и не считаю себя вправе перечить воле прекрасной женщины.
– Отлично, договорились, – сказал Макс и скрепил сделку рукопожатием с моим отцом. – Жду твоего сына в Берлинском боксерском клубе.
Гости вернисажа хлопали отца и Макса по спине, поздравляя с удачной сделкой. Некоторые подходили ко мне и одобрительно трепали за плечо.
Первый урок
К одиннадцати посетители начали расходиться, но мама так и не показалась. Мы с Хильди спустились в подвал упаковать две купленные Максом картины – кроме них отец в тот раз так ничего и не продал. Хильди прижимала пальчиком бечевку, а я завязывал узлы, но думать мог только о будущих занятиях с Максом. Сумеет ли он сделать из меня чемпиона? Подружимся мы с ним или нет?
– Какая же она красивая, – мечтательно проговорила Хильди.
– Кто?
– Фрау Ондра. В жизни она даже красивее, чем в кино. Жалко, что заодно с твоими уроками бокса папа не договорился об уроках красоты для меня.
– Уроках красоты?
Тут до меня дошло, что для нее фрау Ондра значит так же много, как для меня Макс. Хильди любила кино, каждые выходные мы с ней старались сходить на дневной сеанс в Театр на Ноллендорф-плац. Ей нравилось сидеть в первых рядах, так, чтобы не видеть ничего, кроме громадного киноэкрана.
– Она вся такая прекрасная. Не то что я.
Хильди потупила взгляд своих карих глаз. До сих пор мне в голову не приходило, что мою восьмилетнюю сестру настолько заботит ее внешность.
– Да ты и так хороша, Кроха, – сказал я.
– Я слишком чернявая.
– В этом нет ничего плохого.
– Тебе легко говорить, ты светлокожий блондин.
– А ты вспомни, например, Клодетт Колбер или Мирну Лой?
– Клодетт Колбер – рыжая.
– Хорошо, а Луиза Брукс? У нее волосы даже чернее, чем у тебя.
– Ну может быть.
– Если хочешь знать, это скорее ты должна фрау Ондре уроки красоты давать, а не она тебе.
Я тронул ее за подбородок, мол, выше нос.
– Спасибо тебе, Воробей, – сказала Хильди и чуть улыбнулась. – Пошли, что ли, наверх.
Когда мы поднялись, народу в галерее уже почти не было. Макс и Анни одевались у выхода. Я подошел к ним и вручил упакованные в бумагу картины.
– Danke
[14], – сказал Макс. – И давай сразу проведем первый урок.
Он достал из кармана красный резиновый мячик и с отскоком от пола кинул мне. Я его поймал, хотя и не так ловко, как хотелось бы.
– Реакция у тебя приличная, – сказал Макс. – Всегда носи мяч с собой и, когда куда-нибудь идешь, сжимай его попеременно одной и другой рукой. Руки и пальцы у боксера должны быть сильными.
Я быстро несколько раз сжал мячик и почувствовал, как приятно напрягаются мышцы предплечья. Раньше я даже не подозревал, что они у меня там есть. Выходило, что уже первые мгновения занятий с Максом пошли мне не пользу.
– Дальше. Дом у вас топится дровами или углем?
– У нас угольное отопление.
– Прекрасно. Сходи к управляющему домом и скажи, что хочешь по утрам и вечерам загружать уголь в топку. Он наверняка будет не против. Работа эта грязная и тяжелая, но при этом здорово развивает руки и плечи.
– Хорошо, – сказал я.
– И последнее: тебе надо научиться отрабатывать трехсотку.
– Трехсотку?
– Без этого все остальное будет без толку. Ты должен каждый день делать сто отжиманий и сто приседаний, пятьдесят раз подтягиваться и пятьдесят минут бегать. Все вместе – триста, трехсотка.
– А бой с грушей и другие упражнения?
– Это потом, когда освоишь трехсотку. Только после этого есть смысл приступать к занятиям в зале. Я снова буду в Берлине месяца через два, так что времени у тебя достаточно.
Между тем подошли отец, фрау Ондра и Хильди. Пора было прощаться.
– Мне, как всегда, очень у тебя понравилось, Зиг, – сказал Макс и протянул отцу руку. Они обменялись рукопожатием.
– Спасибо, что пришел, Макс. Рад был тебя видеть – даже несмотря на то, что ты бессовестно меня обобрал.
– У вас красивые дети, герр Штерн, – сказала Анни, наклонилась к Хильди и поцеловала ее в обе щеки. – А она особенно хороша.
Хильди зарделась от смущения и удовольствия. Макс пожал мне руку.
– Не забывай про трехсотку.
– Не забуду.
– Gute Nacht!
[15] И до скорого, – сказал он.
Отец положил руку мне на плечо и с улыбкой проводил гостей. Стоило им переступить порог, как улыбка тут же сошла у него с лица. Он крепко сжал мое плечо и спросил:
– И где же все-таки ходит твоя мать?
Дядя Якоб
Домой мы вернулись ближе к полуночи. Хильди совсем валилась с ног, так что последние несколько кварталов отцу пришлось нести ее на руках. Из прихожей я с огромной радостью услышал невнятные, доносившиеся с кухни голоса. Но потом оттуда раздался страдальческий стон – по нему я узнал своего дядю Якоба.
– Осторожнее!
– Я стараюсь, – отозвалась моя мама. – А ты не дергайся.
Нам навстречу выбежала фрау Крессель.
– Gott sei Dank!
[16] – воскликнула она. – Вернулись.
– Что тут происходит?
– Там, на кухне… Хильди я уложу.
Фрау Крессель забрала у отца спящую Хильди и отнесла в ее комнату. Мы с отцом поспешили на кухню и застали там в высшей степени неожиданную картину: дядя Якоб нависал голым задом над раковиной, в левой ягодице у него была сочащаяся кровью дырочка, а в этой дырочке длинным пинцетом копалась мама. Рядом стояла початая бутылка папиного бренди, дядя Якоб сжимал в руке стакан с красновато-коричневой жидкостью.
– Scheise!
[17] – прошипел он, едва мама пошевелила пинцетом.
– Сказала же: не дергайся!
– Ты что, половником у меня там ковыряешься?
– Что, черт возьми, все это значит? – растерянно спросил отец.
– Да так, Зиг, просто зашел вас проведать. А то, знаешь, давненько сестричка острыми предметами мне в задницу не тыкала, – сквозь сжатые зубы усмехнулся дядя Якоб, а уже в следующий миг застонал от боли. Даже в такой непростой ситуации он умел рассмешить.
