Когда она немного успокоилась, я убрал руку.
– Ладно, пойдешь со мной. Но только если пообещаешь не шуметь. Обещаешь?
Она кинула.
По темной лестнице мы осторожно поднялись наверх, в главный зал галереи. Там, пошарив в темноте, я отыскал отцовскую записную книжку.
– Можешь посветить спичкой? – спросил я.
Хильди кивнула. Я нашел коробок и отдал ей. Она зажгла спичку и широко раскрытыми от ужаса глазами наблюдала, как я листаю страницы книжки. Наконец я нашел имя, которое искал, – Бертрам Хайгель – и снял трубку телефона.
Двадцать минут спустя дверь галереи тихо отворилась.
– Карл? – позвала Графиня безошибочно узнаваемым высоким голосом.
В главном зале ей преградили путь обломки мебели. Она переступила их и снова позвала:
– Ты здесь?
Мы с Хильди вышли навстречу ей из задней комнаты уже одетые – в свитерах, пальто, шапках и шарфах. В ранцах у нас лежали по несколько книг и кое-какие пожитки, которые удалось отыскать среди разгрома.
– Спасибо, что приехала, – сказал я.
– Боже, о чем речь! Девушки моего склада обожают ночную столичную жизнь.
Когда я выступил из тени в падавший с улицы свет, Графиня всплеснула руками.
– Карл, мальчик мой, ты выглядишь просто ужасно.
– Могло быть хуже, – сказал я.
Лицо у Графини было накрашено, на голове – длинный белокурый парик и косынка. Под пальто на ней было простое синее платье. Не знаю, из каких соображений Графиня явилась за нами в женском обличье, но это, по-моему, было правильное решение. Женщина с двумя детьми гораздо меньше мужчины рискует попасться под руку озверевшей толпе.
– Хильди, – сказал я. – Знакомься, это Графиня.
– Ну разве не прелесть? – Графиня взяла Хильди за подбородок и пристально, вглядываясь сквозь полумрак, на нее посмотрела. – Бьюсь об заклад, папочка в тебе души не чает.
Хильди боязливо кивнула.
– Я обычно прошу всех называть меня Графиней, но ты, если хочешь, можешь звать меня «тетя Берти».
Где-то на улице опять громыхнуло. Мы трое вздрогнули.
– Я живу недалеко, в нескольких кварталах отсюда, – продолжала Графиня. – Если кто-нибудь спросит, говорите, что вы мои племянники и что мы возвращаемся домой из одних очень милых гостей. Сумеете притвориться, что я ваша тетя?
Хильди кивнула.
– В таком случае идем.
По пути нам попались десятки разгромленных еврейских магазинов, контор и домов. Тротуар перед магазином художественных принадлежностей герра Грюнберга был сплошь усыпан растоптанными цветными карандашами, тюбиками с краской и утопавшими в красочных лужах осколками витрины. Во все стороны от магазина расходились разноцветные отпечатки подошв, похожие на кровавые следы, по которым охотник выслеживает в лесу раненую дичь. При виде красных пятен и потеков оставалось только гадать, это просто краска или смешанная с кровью герра Грюнберга.
В какой-то момент из-за угла появилась и двинулась нам навстречу компания парней, на вид – моих ровесников. Через мгновение в одном из них я узнал своего старинного приятеля Курта Зайдлера. Мы с ним не виделись уже больше двух лет – с тех са-мых пор, как меня отчислили из школы вместе со остальными учениками-евреями. На Курте и его спутниках не было нацистской униформы, но зато они все несли вещи, явно добытые в разграбленных еврейских лавках и жилищах. У одного из парней я заметил серебряный чайник, другой тащил под мышкой небольшой радиоприемник, сам Курт сжимал в каждой руке по субботнему подсвечнику.
Мальчишки приближались, весело и возбужденно переговариваясь. Я натянул кепку пониже на глаза. Когда они поравнялись с нами, Курт спросил у Графини:
– Там, откуда вы идете, осталось еще чем поживиться?
– Нет, – ответила Графиня.
Я попытался осторожно осмотреться. Но, едва поднял лицо, Курт зацепился за него взглядом и принялся напряженно соображать, где же он меня видел. У меня бешено заколотилось сердце. Я не знал, чего ждать дальше. Несколько мучительных мгновений мы смотрели друг на друга в упор, но потом вдруг Курт отвернулся.
– Пошли посмотрим, – сказал он своим спутникам. – Может, нам все-таки что-нибудь да оставили.
Я с облегчением выдохнул и оглянулся посмотреть им вслед. Парни, судя по всему, были в восторге от ночного веселья и от полноты чувств чуть не припрыгивали на ходу. От этого зрелища мне стало до тошноты противно. А чем сейчас заняты остальные мои приятели, подумал я. Неужели тоже грабят и истязают евреев?
– Это был Курт Зайдлер? – спросила Хильди.
– Не знаю. Идем.
Дальше по пути нам попалась кучка штурмовиков. Они пинали сапогами пожилого еврея, лежавшего на земле на противоположной стороне улицы. Хильди громко вскрикнула, Графиня привлекла ее ближе к себе. Проходя мимо, я слышал, как еврей сдавленным голосом молит штурмовиков о пощаде. Но они не слушали и так увлеченно продолжали свое дело, что не обратили на нас ни малейшего внимания.
Дом Графини располагался на тихой жилой улице в районе, среди обитателей которого почти не было евреев, поэтому погромы его не коснулись.
В квартире, как я сразу заметил, многое изменилось: куда-то исчезла часть мебели и некоторые произведения искусства. Графиня перехватила мой недоуменный взгляд.
– Пришлось слегка подновить интерьер, – сказала она. – Скудные времена требуют лаконичной элегантности стиля. Но будуар остался как был. Пошли, Хильди, я тебе покажу.
Графиня проводила нас в спальню, самым выдающимся предметом обстановки которой было большое трюмо, уставленное косметикой и разноцветными флаконами с духами. На зеркале висели несколько боа из перьев. Графиня усадила Хильди к трюмо на стульчик с украшенным вышивкой сиденьем.
– В жизни не видела так много косметики, – потрясенно проговорила моя сестра.
– Далеко не всех из нас природа одарила красотой наравне с тобой, моя прелесть. Бери и пробуй, что захочешь. А ты, Карл, помоги мне на кухне.
Я прошел вслед за Графиней в тесную кухоньку. Там она помогла мне промыть и перевязать раны. Потом налила в кастрюльку молока и поставила на плиту, чтобы сварить горячий шоколад.
– Она знает, что я мужчина?
– Нет. Я ей не говорил.
– Вот и хорошо. Пусть считает меня женщиной, так ей будет спокойней. Правда же, всем маленьким девочкам, когда они чем-то обеспокоены, нужна мама?
– Я должен их найти, – сказал я. – Должен узнать, что с отцом. Он потерял много крови.
– Оставь до утра. Ночью, да еще посреди этого сумасшедшего дома, так и так все будет без толку.
– Надо хотя бы обзвонить больницы.
– В квартире у меня телефона больше нет. А пользоваться общественным в вестибюле, на который ты мне сегодня позвонил, слишком рискованно. Уж больно много вокруг любопытных ушей. Завтра я придумаю, откуда можно будет позвонить так, чтобы точно никто подслушал. Не бойся, родителей ваших мы найдем.
