– Кто-кто? – не понял я.
– Чемпион! Вон, запросто так взял и пришел.
Я обернулся: у дверей возвышалась внушительная фигура Макса Шмелинга.
Чемпион
Стоило Максу Шмелингу переступить порог галереи, по залу словно пронеслось дуновение ветра, обратившее все взгляды в его сторону. Люди тянули шеи, поворачивали головы и восторженно перешептывались, убеждая себя и других, что зрение их не подводит и что чемпион в самом деле здесь, среди них.
Он стоял, широко расправив плечи, и был на голову выше любого из присутствующих. В Америке он прославился под прозвищем Черный улан с Рейна, которое, по замыслу придумавшего его импресарио Шмелинга, должно было наводить страх на соперников. Прозвище шло боксеру как нельзя лучше. Уланы – это отборная кавалерия, а он и в самом деле походил на закаленного в сражениях воина. Но несмотря на грозную внешность, черные брови и глубоко посаженные глаза, у него была обаятельная улыбка, а все его лицо казалось необычно светлым. На Шмелинге был широкий серый плащ, а под ним – черный смокинг с шелковым платком в нагрудном кармане и туго накрахмаленная белая рубашка.
Возле Макса Шмелинга в длинном белом платье и крошечном меховом жакете стояла его жена, чешская киноактриса Анни Ондра. Как и мужа, ее окружало сияние славы, как если бы на нее постоянно был направлен свет софитов, выгодно подчеркивающий блеск ее белокурых локонов, выразительно подведенные красной помадой губы, энергичную линию тонких бровей и бойкое очарование большущих глаз. Одна из популярнейших в Германии кинозвезд, Анни недавно вместе с мужем снялась в фильме «Нокаут»
[11]. Она сыграла там начинающую актрису, которая влюбилась в рабочего сцены, открывшего в себе талант к боксу, – его роль исполнил Макс.
Анни, войдя, расцеловалась с кем-то из знакомых, а Макс совершенно потряс меня тем, что направился прямиком к моему отцу, дружески пожал ему руку и приобнял за плечи.
Отец не раз хвастался знакомством и дружбой с бывшим чемпионом мира в супертяжелом весе, но до сих поря я не очень-то ему верил.
– Когда-то он часто бывал в галерее, – говорил отец. – Просто ты был еще маленький и этого не помнишь.
– Он что, раньше был художником? – как-то спросил я.
– Разве что художником хука и апперкота, – рассмеялся отец. – Но он дружил с художниками, а художники дружили с ним. В Берлине, Карл, все тогда было по-другому: художники, музыканты, артисты, спортсмены – все это была одна компания. То была совсем другая, великая эпоха.
А сейчас я наблюдал за их встречей, не очень понимая, о чем такому человеку, как Макс, разговаривать с моим отцом – тщедушным, помешанным на искусстве интеллектуалом. Отец что-то Максу сказал, и тот засмеялся. Чем таким он мог рассмешить Макса Шмелинга?
Тут отец быстрым взором окинул зал. Разглядев в толпе нас с Хильди, он щелкнул пальцами. Я засмотрелся, как отец беседует с Максом, и поэтому до меня не сразу дошло, что этот его жест обращен к нам. Но сообразительная Хильди пихнула меня локтем в бок:
– Карл, нас папа зовет.
Когда мы подошли, я физически почувствовал на себе взгляд Макса. Оттого что на меня в первые в жизни смотрел по-настоящему знаменитый человек, мне казалось, будто и меня краешком касается сияние его славы.
– Макс, знакомься: мой сын Карл и моя дочь Хильдегард.
– Меня зовут Хильди.
– Рад с тобой познакомиться, Хильди, – сказал Макс Шмелинг, галантно пожал ей руку и поцеловал в щечку.
Хильди залилась краской. А он протянул руку мне, и мы обменялись рукопожатием.
– Что это с тобой? – спросил Макс, глядя на мою разукрашенную физиономию.
– Упал с лестницы, – торопливо ответил я.
– Боюсь, Макс, мой парень не больно ловок, – объяснил отец. – Это у него врожденное – я и сам спортсмен никудышный.
Лицо у меня заполыхало даже ярче, чем у Хильди. Отец вообще думает, что говорит? Если сам он неуклюжий и неспортивный, это еще не значит, что я такой же. Я, между прочим, очень неплохо играю в футбол. Но ему-то откуда об этом знать? Он ведь со мной ни разу не играл. Однажды я позвал его погонять мяч, но он отказался. «Мы – люди мысли, – сказал отец. – А думаем мы не ногами».
– Тебе сколько лет? – спросил меня Макс.
– Четырнадцать.
– Он, Зиг, очень рослый для своих лет, – сказал Макс. – Это, должно быть, в материнскую родню. А взгляни на размах рук – прямо прирожденный боксер.
Он поднял мне руки в стороны, как у буквы Т, и прикинул на глаз их общую длину.
– Да тут уже метр восемьдесят. А росту в тебе сколько? Метр семьдесят? Семьдесят пять?
– Метр семьдесят пять, – сказал я.
– Размах у него чемпионский, Зиг, – авторитетно заявил Шмелинг и позволил мне опустить руки.
У меня бешено заколотилось сердце. До сегодняшнего дня я и знать не знал про этот самый «размах», а теперь был готов что угодно отдать, лишь бы он стал у меня еще больше. А еще он сказал, что я – «прирожденный боксер». Неужели правда?
Отец, похоже, пропустил все эти чу́дные слова мимо ушей.
– Карл, прими у герра Шмелинга плащ и угости его чем-нибудь, – велел он, а потом обратился к Максу: – А мне позволь позаботиться о твоей красавице-жене. Хильди, помоги фрау Ондре снять жакет.
Отец с Хильди занялись женой Шмелинга и ненадолго оставили нас с ним наедине.
– Разрешите, я вам помогу, герр Шмелинг.
– Danke
[12], – сказал он и вручил мне плащ. – И, пожалуйста, зови меня Максом.
– Хорошо, Макс, – ответил я, хотя такое обращение казалось мне слишком фамильярным.
– И кто ж тебя, парень, так отделал?
– Простите?..
– С кем ты подрался?
– Я… я упал…
– С лестницы ты, может быть, и упал, но что подрался – это точно. Я всю жизнь на ринге и что-что, а кровоподтек от кулачного удара ни с чем не спутаю. Если не ошибаюсь, ты словил апперкот в челюсть и правый кросс в скулу.
Я не знал, что на это ответить. Мне очень не хотелось, чтобы отец узнал, что в такой важный для него вечер я лезу к гостям со своими проблемами.
– Слушай, получить по физиономии – не стыдно, – сказал он. – Я сам сколько раз получал. Если дал сдачи, стыдиться нечего. Правильно я говорю?
Если дал сдачи, стыдиться нечего.
Еще немного, и я расплакался бы. Вперив в землю затуманенный слезами взгляд, я испытывал еще более горький стыд, чем когда надо мной измывалась «Волчья стая». Всего через несколько мгновений после того, как Макс Шмелинг разглядел во мне будущего чемпиона с феноменальным размахом рук, он узнал, что на самом деле я трус и слабак.
