– Харцель сказал, что приедет, но не прямо сейчас.
– А когда?
– Не знаю.
Мы сгрудились вокруг отца и стали дожидаться автомобиля. Снаружи, хотя уже и реже, продолжали доноситься злобные выкрики, ругань и звон разбитого стекла. Отец полулежал у стены, кровь насквозь пропитала самодельные бинты и медленно стекала на пол. С каждой минутой ему становилось труднее дышать, веки подергивались, казалось, он вот-вот отключится.
– Зиг, пожалуйста, не засыпай! – умоляла мама каждый раз, когда у отца слишком надолго закрывались глаза.
У меня самого горело лицо и раскалывалась голова. Свежие ушибы словно бы выросли в размерах и слились в один большой, отчего весь череп превратился в одну болезненную шишку. А стоило моргнуть – и тут же по всей голове крошечными петардами рассыпались вспышки пронзительной боли. Вдобавок у меня болели оба большие пальца. Я не уберег их, потому что в пылу драки неправильно сжал кулаки – не так, как сжимают боксеры. Счастье еще, что обошлось без переломов.
Через сорок пять минут, проведенных нами в напряженном ожидании, снаружи негромко просигналил автомобиль. Мама выглянула в окно.
– Это он, – сказала она. – Карл, помоги поднять отца.
Мы с мамой кое-как поставили его на ноги и на себе потащили к входной двери. Отец непрерывно стонал от боли. Повязка по всей длине напиталась кровью и походила на безвкусный малиновый кушак. Мостовая была сплошь усыпана мусором и битым стеклом, но шайка нацистских погромщиков, похоже, переместилась куда-то в другой район.
Усаживая отца на заднее сиденье автомобиля, мы своей неловкостью причинили ему немало боли, но он не проронил ни звука, а только стиснул зубы и часто и хрипло дышал.
Харцель, баварский художник, чьи работы отец когда-то выставлял у себя в галерее, нервно постукивал пальцами по рулевому колесу.
– Большое спасибо, что приехали, – сказала ему мама.
– Пора ехать, – торопливо бросил он в ответ.
– Хильди и ты, Карл, садитесь вперед, а я назад, к отцу…
– Мы едем без детей, – сказал Харцель.
– Что? – не поняла мама.
– Дети в машине – это подозрительно. Нас остановят. И меня арестуют. Нас всех арестуют.
– Без детей я никуда не поеду!
– Дома им будет безопаснее. Погромщики уже далеко. Сейчас здесь спокойней, чем в других частях города.
– Я не могу!
– Ребекка, он дело говорит, – вмешался отец. – Карл уже взрослый. На него можно положиться. – Он взглянул мне в глаза, я ему чуть заметно кивнул. – А ехать всем вместе правда очень опасно.
– Но Зиг…
– Не спорь, Ребекка. Мне скорее нужен врач.
– А за нас не волнуйся, – сказал я.
Мама в раздумье посмотрела на нас с Хильди и наконец решилась.
– Хорошо, – сказала она и села назад к отцу.
– Нате, накройтесь с головой. – Харцель повернулся и через спинку сиденья протянул родителям выпачканную красками дерюгу.
– Мы под ней задохнемся, – испуганно приговорила мама.
– С окровавленным пассажиром на заднем сиденье я и двух кварталов не проеду, – сказал Харцель.
– Он прав, – вмешался отец. – Ребекка, делай, что сказано.
Пока мама расправляла дерюгу, отец подозвал нас с сестрой.
Хильди, склонившись над задним сидением, обняла и поцеловала родителей.
– Тебе нечего бояться, моя маленькая красавица, – сказал ей отец. – Я поправлюсь. А с Карлом можно ничего не бояться – он теперь кого хочешь вздует.
Я поцеловал маму и протянул руку отцу.
– Не волнуйся, – сказал я ему. – Все будет в порядке.
– Наклонись ближе, Карл.
Я наклонился. Он нежно погладил меня по щеке, а потом в ту же щеку поцеловал. Мне даже стало неловко: я уже и не помнил, когда отец меня последний раз целовал.
– Наконец-то я увидел, как ты дерешься, – сказал он. – Боксер из тебя, похоже, вышел неплохой. Ты же позаботишься о сестре, да?
– Конечно, – ответил я.
Меня накрыла волна эмоций – как в тот раз, когда ко мне в подвал приходила мама. Я хотел сказать, что люблю его. Но слова застряли у меня в горле.
– До свидания, Карл, – сказал отец.
Я накинул дерюгу им на головы и захлопнул дверцу автомобиля. Родители сползли пониже, почти легли, и теперь мало кто рассмотрел бы, что под куском перепачканной красками материи прячутся два живых человека, а не свалены принадлежности живописца. Автомобиль тронулся и скоро исчез за углом. Почти в тот же миг с другого конца улицы донеслись грохот и звон разбитого стекла.
– Идем, – сказал я сестре.
Ночная прогулка с тетушкой
Было всего десять вечера, но казалось, что уже далеко за полночь. Вернувшись в галерею, мы с Хильди спустились в подвал. Я подумал, что там нам будет безопаснее всего: если снова появятся непрошеные гости, они с порога увидят, что галерея разгромлена до них и, скорее всего, брошена хозяевами.
В темноте подвала до смерти перепуганная Хильди засыпала меня вопросами, на которые у меня не было ответов: Когда мы заберем папу? С ним точно не случится ничего плохого? Долго нам придется жить одним? Что мы собираемся делать? Я, как мог, старался ее успокоить. Но она видела, что я ничего не знаю и не придумал никакого плана, и от этого еще сильнее заводилась.
Потом снова послышались грохот и звук ударов. Где-то по соседству заплакал младенец. С криками и смехом, хором распевая песни, на нашу улицу выкатилась новая волна погромщиков. Кирпич, влетевший в выбитую витрину галереи, разбил последнюю уцелевшую ее часть. Хильди завизжала от страха.
– Тс-с-с-с!
– Они нас убьют!
– Да тише ты!
– Хочу к маме!
– Хильди, пожалуйста, возьми себя в руки.
– Я не могу!
– Тогда хотя бы кричи потише, чтобы с улицы не было слышно.
– Хочу к маме!
– Спокойно. Все хорошо.
– Не хорошо. Они нас найдут.
– Я тебя от них спасу.
– Ты не сможешь.
– Смогу. Мы с тобой отсюда выберемся.
– Как?
– Кажется, я придумал, где нам спрятаться.
– Где?
– Сиди здесь. Я поднимусь наверх сделать звонок.
– Я пойду с тобой! Не оставляй меня тут!
– Никуда ты не пойдешь, – сказал я и поднялся на ноги.
– Карл! – завопила Хильди.
Я зажал ей рот ладонью и прошипел сквозь зубы:
– Тихо!
