– Ты хорошо дрался, – сказал мне Буд, когда бой закончился.
– Ты тоже неплохо, – ответил я, и мы, не снимая перчаток, похлопали друг друга по плечу.
В своем углу я взял у Неблиха полотенце, вытер залитое потом лицо, а затем сделал хороший глоток воды из бутылки. Рефери тем времени собрал у боковых судей записки с баллами.
– Единодушным решением победа присуждается Карлу Штерну, – объявил он с середины ринга.
– Ты молодчина, Скелетик, – сказал Воржик. – Раньше тебе попадались одни слабаки, а этот парень боксировал дай бог каждому. Но ты показал, на что способен. Со временем из тебя может выйти настоящий боец.
Настоящий боец. Это были два самых важных слова, которые я слышал в своей жизни, потому что Воржик точно знал, о чем говорит.
Отчислен
Осенью, когда снова начались занятия, мы узнали, что герр Бох в школе больше не работает. Зато в школе появилось сразу несколько новых учителей, в том числе герр Кельнер, мужчина с тонкими губами и усиками щеточкой, явно отращенными в подражание Гитлеру. В последнее время многие немецкие мужчины заводили себе такие усики, при этом пышные усы в духе кайзера Вильгельма быстро выходили из моды.
В один прекрасный день через несколько недель после начала учебного года герр Кельнер объявил, что прямо сегодня в актовом зале состоится общешкольное собрание. Мой приятель Курт поинтересовался, какой теме оно посвящено, но герр Кельнер с улыбкой сказал, что, мол, придете на собрание и узнаете. Мне показалось, что, говоря это, он смотрел прямо на меня.
В актовом зале мы с Куртом и Хансом, как всегда, устроились в одном из задних рядов. Когда все расселись по местам, на сцену поднялся директор Мунтер и начал с того, что с возгласом «Хайль Гитлер!» вскинул в приветствии пухлую руку. «Хайль Гит-лер!» – дружно вскочив, отозвался зал. Когда все снова сели, герр Мунтер водрузил на нос маленькие круглые очки и достал из внутреннего кармана пиджака листок бумаги.
– Сегодня я должен сделать важное объявление, – сказал он. – Наше правительство приняло несколько новых законов. На меня возложен почетный долг вам о них рассказать. Эти законы, получившие название Нюрнбергских, призваны уберечь чистоту германской крови от зловредного еврейского влияния. Я вкратце изложу вам их суть.
У меня пересохло горло и похолодела спина.
– Отныне всякий, у кого в жилах течет три четверти еврейской крови, официально признается евреем. Браки между евреями и чистокровными германскими подданными запрещаются. Так же евреям запрещается вступать во внебрачную связь с чистокровными подданными.
При упоминании внебрачной связи по залу побежали смешки. Курт с Хансом тоже захихикали. Неужели они не понимали, что то, о чем говорит Мунтер, совсем не смешно? Что до меня, то я первым делом подумал о Грете. Как нам быть теперь, когда наши отношения объявлены незаконными?
Дождавшись, пока стихнет веселье, Мунтер продолжил:
– Евреям запрещается нанимать в качестве женской прислуги чистокровных германских подданных младше сорока пяти лет. Кроме того, евреи не имеют права вывешивать флаг Рейха. Нарушители этих законов будут направляться на принудительные работы. Подробнее ознакомиться с новыми законами вы сможете, когда я вывешу их на школьной доске объявлений.
Мунтер сложил бумажку и убрал ее обратно во внутренний карман.
– В соответствии с последними распоряжениями правительства, – продолжил он, – в нашей школе также будут приняты меры для избавления от зловредного влияния еврейской расовой заразы. Ученики, чьи имена я сейчас назову, должны выйти к сцене. Мордехай Изааксон.
В передней части зала, где сидел Мордехай, поднялся шум. Едва он встал со своего места, соседи со свистом и улюлюканьем вытолкнули его к сцене.
– Йона Гольденберг и Йозеф Кац, выходите сюда, – продолжал директор Мунтер.
Йона и Йозеф, подгоняемые тычками в спину, тоже вышли вперед.
– Беньямин Розенберг…
До меня дошло, что Мунтер, перечисляя учеников-евреев, движется по алфавиту и что следующий по очереди – я. Если только не окажется, что каким-то чудом действие новых законов на меня не распространяется. Ведь один мой дедушка не был евреем. Что там говорил Мунтер? Вдруг этого достаточно, чтобы считаться неевреем?
Но тут директор назвал мое имя:
– Карл Штерн…
Я испуганно замешкался. Мне совершенно нечего было делать в компании евреев, стоявших шеренгой перед залом. Ни с кем из них я не дружил…
Сидевшие сзади мальчишки схватили меня за шиворот, силой подняли на ноги и выпихнули в проход. Курт с Хансом потупились и старались в мою сторону не смотреть. Когда я пошел по проходу к сцене, зал начал хором скандировать: «Juden! Juden! Juden!»
[36]
Я встал в шеренгу рядом с Беньямином. Мальчишки в зале надрывались в крике, как будто все происходящее было веселой игрой. Громче всех кричали, разумеется, Герц Динер, Франц Хеллендорф и Юлиус Аустерлиц.
Крики стихли, только когда директор Мунтер поднял руки и призвал собравшихся к тишине.
– Вы все пятеро здесь больше не учитесь. Забирайте свои учебники и немедленно покиньте здание школы. Вы отчислены.
Школьники были в восторге. Мы вчетвером молча гуськом вышли из зала. Нам вслед неслось дружное «Juden, Juden, Juden».
Мы с Беньямином Розенбергом, бледные, оглушенные, остекленело глядя перед собой, прошли через пустой холл к шкафчикам – мы с ним занимали соседние. Дрожащими руками доставая с полки учебники, я думал о том, в какую школу мы теперь будем ходить и будем ли вообще ходить хоть в какую-то.
Не успели мы собрать свои вещи, как двери актового зала распахнулись, и из них вывалилась шумная толпа с Герцем Динером во главе. Он сразу же нас заметил.
– Вон они! – воскликнул Герц и побежал к нам, а за ним – остальные.
– Карл, что делать? – испуганно спросил Беньямин.
– Бежать!
Мы побросали книжки и стремглав ринулись через весь холл к выходу на лестничную клетку. Вниз по лестнице я летел, перепрыгивая через три, а то и через четыре ступеньки. Беньямин с трудом за мной поспевал.
– Карл, постой! Подожди! – пыхтел он, как будто рядом со мной он был бы в безопасности.
Из-за закрытой двери, из холла до нас доносилось приглушенное «Juden, Juden, Juden». Потом дверь на лестничную клетку распахнулась, и человек двадцать, если не больше, бросились за нами в погоню. Через боковой выход я выскочил во внутренний двор школы, а оттуда через главные ворота стрелой вылетел на улицу. Беньямин сильно от меня отстал.
– Карл! – кричал он. – Подожди меня!
– Евреи, евреи, евреи!
Месяцы тренировок не прошли даром – от преследователей я оторвался довольно легко. Оглянувшись назад, я увидел, что Беньямин попал в руки «Волчьей стае». Герц Динер настиг его, схватил сзади за воротник и повалил на землю. Беньямин рухнул на колени, а мальчишки, облепив его как муравьи упавшую конфету, принялись остервенело лупить и пинать ногами свою жертву.
