ГРАФИНЯ ДАЕТ ЧАСТНЫЙ ЗИМНИЙ БАЛ ДЛЯ БЕРЛИНСКИХ КРАСАВЦЕВ
Под изображением танцующих мужчин были указаны дата, время и адрес, а еще ниже пояснялось: «Чтобы вам открылись двери рая, стучитесь так: три удара и, чуть погодя, еще четыре. Тот из вас, мальчики, кто забудет, как стучаться, пусть забудет и про бал!»
Мне показалось, что меня вот-вот стошнит. Никаким оружием, выходит, мой отец подпольщиков не снабжает и дел со стильными гангстерами из фильмов с Джимми Кэгни не ведет. Вместо этого он с какой-то стати связался с гомосексуалистами – мало ему было того, что евреев и без того со всех сторон поджидала опасность. Гомосексуалистов не любили все, даже евреи – в этом они были единодушны с немцами.
Первым моим желанием было выкинуть афишки в мусор, и пусть отец и гомосексуалисты сами потом разбираются между собой. Но нам очень были нужны деньги. Поэтому я привел сверток в первоначальный вид и положил обратно в ранец.
Отыскав нужный адрес, я позвонил в дверь.
– Минуточку, моя радость, – донеслось изнутри, и немного погодя дверь открылась.
За ней я увидел высокую женщину примерно одного возраста с моей мамой. У нее были ослепительно синие глаза и светло-русые, с платиновым оттенком волосы, на которые она повязала роскошный тюрбан. Ее домашний халат украшали волнистые черные и голубые полосы причудливого геометрического орнамента, смутно напомнившего мне о древнем Египте. Из-под халата виднелись ажурные чулки и довольно крупные ступни в золотистых открытых туфлях на высоком каблуке.
– Слушаю тебя, – сказала женщина.
– У меня посылка для Графини.
– Графиня – это я. Прошу, – кивком головы она пригласила меня войти.
Плохо освещенную прихожую наполнял незнакомый мне запах – тяжелый, дымный и сладковатый.
– Как это мило со стороны Зига – прислать ко мне мальчика, – промурлыкала Графиня.
Только тут я рассмотрел у нее на горле кадык, а на лице – проглядывающую сквозь слой косметики легкую небритость. Мгновение спустя на гладкой коже у нее на груди я заметил несколько волосков.
Стараясь ничем не выдать своего потрясения, я торопливо достал из ранца сверток и вручил его Графине. Та – или все-таки тот? – извлекла откуда-то с груди из-под халата несколько купюр и отдала мне. К моему ужасу, они были теплыми и чуть влажными. Я развернулся, чтобы поскорее уйти.
– Постой, – сказала Графиня.
Я решил было не обращать внимания, но она положила руку мне на плечо. Или «он положил»? Поди пойми, как про таких говорить.
– Тебя зовут Карл?
Я остолбенел. Откуда ей известно мое имя?
Она повернула меня к себе лицом.
– Да. Без всякого сомнения.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
– Графиня, mein Liebster
[28], все знает.
Она взял меня за подбородок и оценивающе вгляделась в мое лицо. От прежней манерной игривости в ее взгляде не осталось и намека, она рассматривала меня с неподдельным интересом и чуть ли не с симпатией.
– Ты мало похож на своего отца. Разве что выражением лица, и то совсем немножко.
– Откуда вы знаете моего отца? – спросил я с вызовом, подозревая с ужасом, каким может оказаться его ответ.
– Мы с Зигом уже тысячу лет знакомы. Неужели он ничего обо мне не рассказывал?
– Нет.
– Ну да, человек он вообще-то довольно скрытный. И при этом безусловно великий. Только ты ему не говори, что я его великим назвала. Не ровен час, совсем зазнается. Зато можешь сообщить ему, что, по моему мнению, сын у него – чрезвычайно яркий молодой человек.
Она коснулась моей щеки, и я инстинктивно отдернулся в сторону. Ничего подобного я, разумеется, отцу сообщать не собирался.
– Мне пора, – сказал я.
В этот момент в прихожую выглянул коротко стриженный молодой блондин в коротком купальном халате, под которым на нем, судя по всему, больше ничего не было. В руке он держал тарелку с едой.
– Иди же скорее, детка! Ужин стынет.
– Да-да, Фриц, уже иду, – не повернув головы, отозвалась Графиня и вынула из-под отворота халата еще две бумажки. – Это сверху, лично тебе. – Она вложила деньги мне в ладонь. – Береги себя.
Домой я шел, погруженный в тягостные размышления, доводившие меня чуть ли не до тошноты. Каким образом отец мог познакомиться с таким человеком? Неужели он тоже гомосексуалист? В голове сами собой всплывали факты, подтверждавшие худшие из связанных с отцом опасений. Его всегда тянуло ко всему вычурному. Его любимый синий шелковый шарф всегда казался мне каким-то уж больно женственным. Он выставлял у себя в галерее картины с обнаженными мужчинами. Если мой отец действительно гомосексуалист, могло ли это как-то отразиться на мне? Значит ли это, что в моих венах тоже течет гомосексуальная кровь? А бедная моя мама? Разве не унизительно ей иметь мужа-гомосексуалиста? Может, как раз из-за этого она так часто и бывает «не в духе». В тех местах, где до моего лица дотрагивалась Графиня, у меня мерзко саднило кожу. В груди вскипала злость на отца, заставившего меня соприкоснуться с этим отвратительным миром.
Дома в прихожей свет не горел, зато из кухни доносились приглушенные голоса. Я обрадовался – значит, мама, скорее всего, пришла в себя. Из денег, полученных от Графини, я отсчитал те, что предназначались лично мне, а остальные понес на кухню отцу. Я решил, что молча отдам их и сразу уйду спать.
Один из голосов – низкий, мужской – показался мне смутно знакомым. Я остановился и прислушался: мужчина весело рассмеялся – видно, отец сказал что-то смешное. Чем ближе я подходил, тем громче и отчетливее звучал голос. Оттого, что в нем почудились узнаваемые нотки, у меня быстрее забилось сердце. А войдя на кухню, я буквально остолбенел: Макс Шмелинг сидел за столом и пил чай с моим отцом.
– А вот и он, – сказал мой отец. – Небось, опять набедокурил?
Макс встал – его рост и физическая мощь внушали трепет.
– Рад снова тебя видеть, Карл, – сказал он и подал мне руку.
Я от растерянности протянул ему руку, в которой держал приготовленные для отца деньги.
– Уже хочешь заплатить? – усмехнулся Макс. – Вот это правильно. Тренер должен хорошо зарабатывать.
Отец со смехом забрал у меня купюры.
– Вот, забыл деньги в галерее и послал Карла за ними сбегать.
– Здравствуйте, герр Шмелинг, – наконец выговорил я и пожал ему руку.
– Хочу перед тобой извиниться, Карл, – сказал он. – Сначала подготовка к бою с Ускудуном, потом еще всякое… Короче говоря, я совсем замотался и забыл про наш договор. А когда мы наконец-то повесили в загородном доме мой портрет работы Гросса, Анни мне о нем напомнила. Ты еще не передумал?
