Я уже собралась пойти посмотреть, на месте ли машина, как вдруг заметила неясные очертания какой-то фигуры на диване в глубине сада. Я приблизилась на цыпочках: Элиас спал, свернувшись клубочком. Сколько времени он здесь? Неужели он провел целую ночь под открытым небом? Я села рядом с ним, чувствуя одновременно беспокойство и любопытство. Он зашевелился, слегка расслабился, попытался перевернуться на другой бок, но ему не хватило места. Веки начали вздрагивать, нужно было уходить, оставить его, но я не могла. Хотелось дотронуться до него, погладить по лицу, подарить ему спокойное пробуждение. Я встретила его сонный взгляд. Элиас казался совершенно потерянным. Настолько сбитым с толку, что не сразу понял, где находится. Он глубоко вздохнул, это был длинный, старательный, вдумчивый вдох. Садясь, он постарался не задеть меня ногами.
– Держите. – Я протянула ему свою чашку. – Горячий.
Он взял кофе:
– Спасибо и… извините, что уснул здесь.
– Не извиняйтесь. Вам удалось хоть немного поспать?
Элиас сделал глоток:
– Я задремал на рассвете.
Он всматривался в кофе с напряженным лицом.
– Что вам мешает спать?
Он встал, сделал несколько шагов, потянулся, и я услышала, как хрустнули суставы. Он покосился на меня:
– Призраки, не дающие жить…
– И кто они, эти признаки?
– Не сейчас, прошу вас…
– Хорошо… только скажите, не могу ли я помочь вам прогнать их.
Он грустно пожал плечами со знакомым выражением печальной благодарности, которое я заметила в первые дни после его приезда – когда одолжила ему машину и когда подарила бесплатные завтраки. Не оборачиваясь, он пробормотал:
– Вы уже начали это делать.
Я застыла на месте и онемела.
Меньше чем через полчаса он уехал на работу. Послал мне очередную тоскливую улыбку, не произнес ни слова и испарился. Я обслуживала остальных гостей и думала только о том, как брошусь читать его тетрадь. Тень в глазах Элиаса заставляла меня опасаться худшего.
Зайдя наконец в его комнату, я остолбенела: тетради на столе не было. В панике я искала ее повсюду. Меня лишили того, без чего я уже не могла обойтись. Дневник я нашла на кровати. Села рядом, и меня одолели сомнения. Что я для себя открою? Кто эти фантомы, о которых он говорил два часа назад? Как бы то ни было, я обязана узнать! Прислонившись к спинке кровати, я вытянула ноги, набрала побольше воздуха в легкие и вернулась к чтению с того места, на котором его прервала. По всей вероятности, он посвятил записям значительную часть ночи.
Я уверен в положительном результате ее визита к реабилитологу. Будь я ее врачом, я бы велел ей танцевать, бегать, прыгать – ясно, что она уже здорова. Она и не подозревает, насколько грациозно малейшее ее движение, даже когда она не танцует, какой свет она излучает, гипнотизируя каждого, кто наблюдает за ней. Она снова начнет танцевать, и ее улыбка наверняка станет шире. Ортанс – женщина, которую хочется видеть счастливой. Вспоминая, что она мне сказала, я понимаю, что все правильно угадал. Получается, я не совсем лишился проницательности. У нее действительно связь с женатым мужчиной, и она сознает, что ломает свою жизнь. Это приводит меня в отчаяние. Я себя спрашиваю, что она будет делать дальше, когда снова сможет работать и займется своим настоящим делом… Я должен быть осторожным. И покончить с нашими завтраками вдвоем.
Быть может, я хоть что-то для него значу? Вдруг он привязался ко мне? Меня бросило в жар, дыхание ускорилось…
Давно уже я не радовался за другого человека. Оказывается, такая радость приятна, она утоляет печаль. Но не стоит играть в эти игры. Я рискую в очередной раз слишком дорого заплатить. Она ждет ответов на свои вопросы, хочет познакомиться со мной поближе, но я боюсь ее разочаровать. Она воспринимает меня как человека, которому можно доверять. Я считал себя таковым, может, я таким остаюсь и по сей день, но оскорбления, которые продолжают время от времени сыпаться в мою голосовую почту, свидетельствуют об обратном.
За что его оскорбляют? В чем таком страшном могут упрекать? В профессиональной ошибке?.. Но к несчастью, даже медики имеют право ошибаться. Почерк неожиданно стал менее ровным, более нервным, некоторые фразы зачеркнуты.
Черт, я уснул! Вернулись эти проклятые кошмары! Почему тем вечером я был таким уставшим и ленивым? Почему не прислушался к внутреннему голосу, советовавшему поехать, несмотря на поздний час? Я был таким легкомысленным, неорганизованным. Как сейчас вижу себя: сижу в машине, отвечаю на звонок, веки сами собой захлопываются – я с самого утра мотался по вызовам. На этот раз мне звонили из-за неожиданно поднявшейся температуры. Малыша я знал с самого его рождения, он был крепким и отнюдь не болезненным. На часах было больше десяти вечера, и мне пришлось бы проехать добрых сорок километров по ухабистым проселочным дорогам, к тому же лил ливень. Поездка с большой долей вероятности закончилась бы для внедорожника в кювете и в больнице для меня, после чего я бы уже никого не смог лечить. По телефону я задал матери множество вопросов, я отлично знал эту семью, даже не раз по вечерам приходил к ним в гости, и мы вместе смеялись, болтали о том о сем. Словом, мы считали себя друзьями. Я поставил диагноз на расстоянии: зуб режется. Она успокоилась, а когда я пообещал ей приехать завтра прямо к семи утра, обрадовалась. Дома мне не хватило сил даже добраться до кровати, я рухнул на диван и на автопилоте завел будильник. Ровно в семь я припарковался перед их домом и, едва выйдя из машины, услышал, как кричит от горя мать, ее вопли вонзились в меня и навек застыли в памяти. Я до сих пор чувствую удары, которые на меня обрушил отец малыша, он не сдерживался, он бил меня, бил и снова бил. Я на него не в обиде, он имел полное право… Он считал и всегда будет считать меня виновным в смерти своего сына. А женщина осыпала меня пощечинами, орала на меня так, что едва не лопались барабанные перепонки. Я нарушил клятву всего один раз, но этот раз был лишним.
Какой ужас! В моих глазах стояли слезы. Я не знала, кому я так сочувствую. Родителям, потерявшим ребенка? Хуже того, что они пережили, не бывает, и я понимаю, что им нужно было найти виновного любой ценой. Я не могла даже поставить себя на их место. Но у меня болела душа и за Элиаса. Я была внутренне убеждена в том, что он хороший врач, всегда готовый откликнуться и прийти на помощь, проявляя здравый смысл в любых ситуациях.
Эти ужасные обвинения должны быть для него невыносимыми.
И он действительно не в силах их вынести.
Его поведение, его слова доказывали это: он не мог простить себе эту ошибку. Сохранилось ли за ним право заниматься медициной? Сказав, что он врач, Элиас уточнил “раньше был”. Лишили ли его этого права? Или он сам себя его лишил? Что произошло после смерти ребенка? Мне бы так хотелось, чтобы он сам все мне рассказал – ему стало бы легче. Ему необходимо избавиться от непосильного груза, который он несет в одиночестве, от всего того, что пожирает его жизнь. Он не разрешал себе жить, а это несправедливо. Возможно, мне следовало быть более честной с ним? Признаться, что я каждый день читаю дневник, пытаясь понять его, проникнуть в его тайну. Но я рисковала, что, узнав об этом, он сразу сбежит. Я обманывала Элиаса и одновременно сознавала, что все больше дорожу им. Его присутствие много значило для меня, я не хотела, чтобы он уезжал. И не только потому, что стремилась ему помочь.
