Я уткнулась носом в ее плечо и стерла стекавшую по щеке слезу.
Глава одиннадцатая
Сегодня один из парней поранился, глубоко порезал руку. Ему было очень больно. Матье работал с другой бригадой. Когда-то один из работяг, обладатель диплома об окончании курсов первой помощи и к тому же силач, легко ворочающий огромные стволы, предложил себя в качестве ответственного за аптечку. Он тогда, скорее всего, даже не догадывался, что однажды ему придется иметь дело с кровью. Это напомнило мне мой приезд на вызов, когда беременной фермерше понадобилась внеплановая консультация. Будущий отец потерял сознание, услышав, что пора ехать в роддом. Одним словом, я стоял и наблюдал за тем, как наш санитар сражается с бинтами и антисептиком и на землю, в грязь и пыль, попадает гораздо больше лекарства, чем на руку раненого. За долгие месяцы я не сделал ни одного движения, имевшего хоть какое-то отношение к медицине. Ну да, ничего страшного не случилось, но я все же решил вмешаться. Не хотелось, чтобы в рану попала инфекция и возникли осложнения. Лесорубы, с которыми я работал плечом к плечу, не могли прийти в себя от изумления, когда я предложил помощь. Вначале руки у меня дрожали, а потом я успокоился. Я дезинфицировал порез, сделал перевязку и дал ему лошадиную дозу обезболивающего. Мне, правда, не удалось убедить его обратиться к хирургу и наложить швы. Он пришел в себя, порозовел, что порадовало меня. Они спросили, где я этому научился, я ушел от ответа, а незадачливый санитар тут же переложил на меня ответственность за оказание первой помощи в дальнейшем.
Когда рабочий день закончился, они настояли на том, чтобы меня угостить, их уважение ко мне резко выросло. Так бывает всегда – сначала недоверие, потом двери слегка приоткрываются, и тогда достаточно какого-то пустякового происшествия, небольшой травмы, оказанной помощи или медицинского совета, которого никто не ждал, чтобы стать уважаемым человеком, значимым членом коллектива. При некотором везении ты вообще попадаешь в ранг героев. Им я и стал в той дыре, где вздумал обосноваться. А ведь я к этому не стремился, когда решил стать деревенским врачом. Все, чего я хотел, – это приносить пользу, служить людям в условиях суровой, настоящей жизни.
Но когда вас ставят на пьедестал героя, спасителя, когда вас на него возводят вопреки вашему желанию, вы в конце концов принимаете этот дар, соглашаетесь с особым статусом, а в качестве бонуса получаете уверенность, что нашли свое призвание. Мне нравилось, что я всех знаю, что осторожно вхожу в их жизнь, разделяю с ними радости и горести, становлюсь советчиком для молодежи, не умеющей найти свое место в деревне, которую они ненавидят и обожают одновременно. Меня устраивало, что у стариков я занимаю место их детей и внуков, уехавших в город, что мне приходится выступать среди ночи в роли ветеринара или выслушивать тайны измученной жены деревенского труженика, которая просит поговорить с ее молчаливым мужем, раздавленным долгами и непомерными трудностями.
Вот уже почти две недели прошло с тех пор, как моя жизнь приняла иной оборот, я перевернула некоторые ее страницы, причем более или менее легко. Что до страниц дневника Элиаса, то их я перелистывала с большим усердием: каждое утро, сгорая от любопытства, заходила в его комнату, чтобы узнать, написал ли он накануне хоть несколько строчек. После того, как он оказал помощь раненому лесорубу, что, видимо, разбудило его воспоминания, Элиас стал рассказывать в тетради о том времени, когда он был деревенским врачом. Целыми днями он мотался между своим кабинетом и визитами на дом к пациентам – теперь было понятно, отчего его машина в таком состоянии. Записи позволяли судить о его самоотверженности: все время Элиаса, вся его жизнь были посвящены больным. Он отличался поразительной скромностью, знал, что в глазах тамошних обитателей он герой, однако для него именно они были героями в своей повседневной жизни. А делом самого Элиаса было лишь лечить их физические и душевные болячки самым лучшим доступным ему образом. Я читала дневник его жизни, словно глотала взахлеб увлекательный роман, временами даже забывая, что рассказчик живет здесь, у меня, – я редко его видела. Чтение его дневника было для меня отдыхом, своеобразным ритуалом, который я позволяла себе и без которого уже не могла обойтись.
Две последующие недели Эмерик звонил часто, чего я совсем не ожидала. Стоило мне прочитать высветившееся на экране имя, и внутри что-то обрывалось. В этом заключалась ирония ситуации. Я по-прежнему была уверена, что мы расстаемся, но при этом все-таки не прощаемся окончательно. Парадоксальным образом нам стало легче разговаривать друг с другом, в общении появилась свобода, которой нам не хватало в последнее время. Эмерик спрашивал, как дела с моей щиколоткой, появились ли в “Бастиде” новые клиенты. Он звонил по вечерам из машины после отъезда из офиса. Я вовсе не чувствовала себя на дне пропасти, как во время нашего единственного разрыва, когда мне казалось, будто мир вокруг меня рухнул. Сегодня все было не так. Впрочем, и у него все было по-другому. Я чуяла нутром, что он тоже догадывается, что происходит между нами. И не реагирует ни слишком бурно, ни со злостью, как это было два года назад. Нет, он принимал случившееся. Мы оба принимали. Возможно, в эти три года мы помогли друг другу стать более зрелыми, повзрослеть. Наша связь давала нам иллюзию юности, беззаботной, но только на самом деле давно прошедшей. Мы оба, и он и я, избегали ответственности.
Мы начали наш роман со страстью, стремительно и не раздумывая, а теперь продвигались очень медленно и осторожно, шаг за шагом привыкая к жизни врозь. Мы смягчали синдром абстиненции, чтобы избежать лишних мук. Впервые мы действовали по правилам… сознательно.
Что до моего профессионального будущего, я пока откладывала решение. Как бы то ни было, пока врачи не дадут мне зеленый свет, заглядывать вперед бессмысленно. Желание танцевать было всепоглощающим, я изнывала от тоски, которую невозможно было утолить ничем. Я училась быть терпеливой. Мой реабилитолог поддерживал контакт с безумным профессором, после того как связался по телефону с Огюстом и представил ему свой отчет. Мой учитель, со своей стороны, больше не атаковал меня требованиями приехать в Париж. Я обменялась несколькими сообщениями с Бертий, которая заверила меня, что в школе все хорошо, у нас надежное будущее, мои ученицы молодцы и Фиона отлично с ними справляется. Я воспринимала эти новости как бы отстраненно, да, конечно, я была рада за них, но все это казалось мне каким-то далеким и не имеющим отношения к моей жизни. Как будто слушала рассказ о планах другого человека, которые не касаются меня напрямую.
Субботним утром, как только гости уехали на весь день – включая Элиаса, некоторые привычки никогда не меняются, – я отправилась на закупки. Поскольку супермаркет в Боньё не отличается богатым ассортиментом, я остановила свой выбор на Кустеле. Посещение этого маленького средоточия потребления утомило меня. А ведь это всего лишь деревенский супермаркет! Но, как по мне, там было слишком много людей, слишком много машин, туристов и шума. Я даже забеспокоилась, не одичала ли я. Может, Матье меня заразил? Я задыхалась, вернувшись в свою старую “панду” без кондиционера. В половине первого было уже больше двадцати семи градусов. Впечатляет, если вспомнить, что сейчас только начало июня. Я ехала в “Бастиду” с опущенными до упора стеклами, пытаясь – увы, безуспешно – впустить в душный салон хоть немного свежего воздуха. Вся в поту я приехала на свою парковку, где застыла в изумлении при виде машины Элиаса. Впервые он был в “Бастиде” днем. Сегодня чтения у меня не будет. Я выбралась из своей душегубки и открыла багажник, чтобы достать покупки. Подходя к дому, я сделала небольшой крюк, потому что меня озадачил шум передвигаемой мебели, доносившийся из танцевального зала. На пороге я застыла, потрясенная. Там был Элиас, голый по пояс. Насвистывая, он перекрывал пленкой паркет, чтобы не повредить его при ремонте. Я заметила сдвинутую в углы мебель, а также папину стремянку, которую он наверняка нашел в гараже. Элиас приступил к ремонту, а я из-за всех последних событий вообще забыла о нашем уговоре. В душе полыхнула радость.
