– Ты права, что уезжаешь, Ортанс, судя по твоему лицу, ты в этом нуждаешься. Возвращайся, когда окончательно придешь в норму. И у нас все снова будет так, как было раньше… до твоего падения.
Ошибаешься. Ничего уже не будет как раньше. Сам того не заметив, ты только что однозначно подтвердил это.
– Постараюсь, – пробормотала я.
Он наклонился ко мне, я уцепилась за его шею и в последний раз прижалась к нему:
– Я люблю тебя, Эмерик. Мне будет тяжело без тебя.
Я сдавалась самым жалким образом, не могла я отпустить его, не сказав напоследок о своей любви.
– Ничего не обещаю, но постараюсь приехать к тебе.
– Договорились, – едва слышно прошелестела я.
Я немного разжала объятия, а он придвинул свой лоб к моему и легонько поцеловал меня в губы. Тут я окончательно отпустила его.
– Засыпай поскорее.
Эмерик медленно отошел от кровати, продолжая всматриваться в меня. Кивнул и повернулся к двери. В последний раз обернулся, перед тем как выйти из квартиры.
– Я позвоню тебе.
Он бесшумно закрыл за собой дверь.
Глава седьмая
– Можешь остановиться? – попросила я Кати, когда машина свернула на дорогу, ведущую к “Бастиде”.
– Зачем?
– Хочу дойти пешком.
– Ты ведешь себя неразумно.
– Мне это необходимо, поверь.
Она вздохнула, смирилась и выключила двигатель.
– Спасибо.
Проверив лонгетку, я сделала первые шаги. Подняла лицо к небу и зажмурилась. Я глубоко дышала. Ароматы природы – смесь эфирных масел сосны, дикого чабреца и лаванды – вместе с кислородом, которого мне уже давно не хватало, наполнили мои легкие. Мне стало легче дышать. Глаза засияли. Передо мной выросли большие ворота из кованого железа: я сняла навесной замок и толкнула врата рая. Их скрежет напомнил мне о папе и его маниакальной привычке постоянно смазывать маслом дверные петли. Я инстинктивно распахнула настежь обе створки.
Не обращая внимания на щиколотку, я зашагала по аллее, обсаженной кипарисами, а потом решила срезать путь по полю. Я пробивалась, как могла, сквозь высокие травы, весна уже вступила в свои права, землю здесь давно не обрабатывали, и она была густо утыкана маками. Деревья вроде были в порядке, зимняя прохлада пошла им на пользу, миндаль цвел, оливы казались еще крепче, чем обычно, они прочно держались корнями за свою почву. Люберон – невысокий горный массив, мой порт приписки – возвышался передо мной, напротив дома. Его близость не давила, а, напротив, защищала, давала уверенность, успокаивала мягкостью форм, которые хотелось назвать чувственными. Я обожала любоваться им вечерами, на закате, когда очертания гор становятся еще более плавными и окрашиваются в красновато-оранжевый цвет. Казалось, их можно погладить и они будут на ощупь словно нежная кожа. Я хлопнула себя по бедру, неожиданно разозлившись на ногу, мешавшую пробежаться по траве. А потом я даже развеселилась, подумав, что, не упади я, работа в школе продолжалась бы, не понадобилось бы убегать от Эмерика и его угасающей любви и, значит, меня бы сейчас здесь не было. Папино и мамино оливковое дерево звало меня к себе, я мысленно адресовала им поцелуй и пообещала, что завтра приду поздороваться. Пора было встретиться с домом.
Входная дверь, как всегда, капризничала, так что пришлось как следует подергать ее, и только тогда она поддалась. Я знала, в каком месте нажать плечом, чтобы она открылась. Запах “Бастиды” наполнил мои ноздри, знакомый, слегка затхлый, родной аромат деревенского дома, который успокаивает, показывает, что все осталось на своих местах, ничего не изменилось, и пробуждает воспоминания о счастливых часах. Запах с легкими оттенками древесного дыма – напоминанием об огне, который мы разжигали в камине этой зимой на Рождество вместе с Кати и Матье. Я едва успела открыть ставни в гостиной, когда подошла Кати, неся мой маленький чемодан и костыли. Я вышла на террасу и доковыляла до подруги, чтобы забрать вещи.
– Спасибо. – Улыбка не сходила с моего лица.
Она схватила меня за руку и потащила к стоящим на террасе глубоким креслам. Я села в самое большое, к великой радости моего голеностопа, а Кати устроилась рядом со мной на подлокотнике.
– Ну и?.. – спросила она, прижавшись виском к моей макушке.
– Мне уже лучше, ты даже не представляешь себе насколько.
– Я была не права. Твоя маленькая прогулка вроде бы не навредила тебе. Я бы даже сказала, что ты шла лучше, чем сразу после поезда.
Действительно, когда мы с ней встретились на перроне, я была не очень-то в форме. Я промаялась два с половиной часа в экспрессе, будучи не в состоянии уснуть, хотя накануне почти не спала, проплакав полночи.
– Когда ты поедешь за Матье и Максом?
– Скоро, но ты уверена, что хочешь собрать нас всех сегодня вечером?
– Кати, дорогая, вы же не будете менять свои планы из-за меня. К тому же мы слишком давно не проводили выходные вместе.
– Согласна.
Она запечатлела материнский поцелуй на моих волосах и поднялась. На прощание окинула меня нежным взглядом.
– Ничего, я подожду, пока ты будешь готова, – сказала она. – Расскажешь, когда захочешь.
Я громко рассмеялась:
– Знаю-знаю. Но не волнуйся, я не заставлю тебя ждать слишком долго.
– Все, побежала!
Когда ее машина скрылась за поворотом, я вернулась в дом. В каждый мой приезд он казался мне больше, чем в моих воспоминаниях. Как будто он рос вместе со мной, но при этом меня обгонял. Я оставила французские окна в гостиной и в столовой нараспашку. Впустила свет в кухню, которую мама оформила в деревенском стиле. Она никогда не поддавалась соблазнам современной моды, ни в одной из комнат не было и намека на последние дизайнерские веяния. “Бастида” была такой, какой ее придумала мама. Вся мебель была из светлого, покрытого патиной дерева. И никаких гарнитуров, только разномастные предметы. На диванах и креслах лежали пледы и подушки мягких пастельных тонов, тех же, что и занавески. Потом я поднялась на второй этаж, где были гостевые спальни.
Мои родители задолго до меня решили оборудовать часть дома под маленькую гостиницу типа bed and breakfast. Не удивительно, что я подхватила идею. Я всюду открыла ставни и задержалась лишь в комнате, где на выходные устроится Кати со своими мальчиками: мне хотелось, чтобы к их приезду все было готово. Я достала из шкафа белье и застелила большую и маленькую кровати. Вернувшись на первый этаж, я собрала всю свою храбрость.
Войти в спальню папы и мамы.
Я пошла к окну, собираясь открыть его, а потом погрузиться в их мир. Здесь ничего не изменилось с момента их ухода. В каждый приезд я прибирала эту комнату и меняла постельное белье, используя только любимые мамины простыни. Кроме меня, никто не имел права этим заниматься, и никто никогда не спал в этой комнате. Я провела рукой по комоду, в пыли на его поверхности остался след. Я поочередно брала фотографии в рамках, на которых мы все трое были счастливы. Одна из них особенно привлекла мое внимание. Лица на ней сияли такой сильной любовью, что даже смерть не могла их разлучить, любовью, преодолевающей все препятствия, готовой справиться со всем и пережить и лучшее, и худшее. Что они подумали бы о своей дочери и ее любовной истории с мужчиной, который не желает переживать с ней ничего, кроме лучшего, потому что и лучшее, и худшее уже есть у него в другой жизни? У них бы болела за меня душа, но они бы меня не судили, точнее, они меня никогда бы не осудили. Для них любовь неподвластна суду, с ней просто живут, и важно лишь, чтобы она была искренней. Чтобы Эмерик отравил мое возвращение в “Бастиду”, много времени не понадобилось… Я погладила деревенское стеганое покрывало на их кровати и вышла из комнаты. Зайдя в свою спальню, я сразу почувствовала себя лучше. Я погрузилась в созерцание прекрасного вида на оливковые деревья и лавандовые поля, который открывался из окна. Несмотря на прохладу начинающегося вечера, я не стала закрывать окно, пока не застелила кровать. Мне всегда так хорошо спалось здесь, что даже захотелось лечь прямо сейчас.
