На улице показался первый человек. Женщина. Никуда не спешит. Идет посередине улицы.
– По-моему, это я иду.
– Или Николь.
– Хорошо, пусть будет Николь.
– Мы когда-нибудь перестанем об этом говорить, но не сегодня.
– Хорошая фраза для названия, запиши.
И тут, как одобрение свыше, зазвучала знакомая мелодия, которая не могла уже звучать…
– Что это? Ты слышишь?!
– Слышу…
– Это наш чайник-флейта?
– Это призрак чайника-флейты.
Чайник-флейта покинул нас совсем недавно.
– Ага, «покинул». Это как – «несчастной жертвой Ленский пал».
– Ну а как сказать?
– Так и сказать: ты убила чайник, я дерево, а Онегин – Ленского.
Ладно. Значит, это был обычный чайник. У него не было свистка, но при этом каким-то волшебным образом он напевал удивительно красивую мелодию, за что мы и прозвали его флейтой.
Но у нашего чайника был один недостаток – пластмассовая ручка; она плавилась от огня конфорки. И в один ужасный день мы сдали чайник обратно в магазин. И купили новый, с железной ручкой. Кипит и молчит.
– Я скучаю по чайнику-флейте. Ну, горел немного, ну и что. Ему бы просто ручку другую…
– Ты знаешь, я думаю, что, если отнять у индивида одно лишь качество, мешающее нам любить его, то этот индивид может вообще исчезнуть. Потому что природа не повторяется, и такой набор у неё уже есть, и другой такой же уже не нужен.
– Ты это о чайнике?
– Обо всех.
– Тогда, если я буду убирать за собой, я тоже исчезну.
Ты смеёшься.
– Ладно, не исчезай. Но хотя бы подними с пола эти бумаги. Что это валяется?
– Не валяется, а лежит на полу. Я решила разобрать стол. Это, кстати, те письма, которые мы купили на Удельной. Тут вот моряк своей Валюше пишет, что хочет вернуться в Ленинград к Новому 1960 году. Адрес отправителя: Море.
Адрес отправителя: Зима
«…Я так соскучился по тебе, дорогая моя Валя, и хочу, как можно быстрее, попасть в твои объятия и крепко-крепко тебя поцеловать и прижать к себе. Хорошо бы прийти к Новому году, но об этом пока можно только мечтать…» И в конце: «Чувствую себя удовлетворительно, было бы хорошо, но нет тебя рядом, так что только удовлетворительно… Большой привет всем знакомым и пожелания от меня в счёт Нового года, всех благ. Потрепи Кузю за ухо, чтобы не баловался. Крепко целую тебя, до встречи».
– А зачем мы купили это чужое письмо? Даже неловко…
– А оно в коробке валялось под снегом и без призору… Мне как-то спокойнее, что оно в доме. А ещё адрес отправителя приятно читать: «Море». Это как «Адрес отправителя: „Зима“».
Зима – это наш сегодняшний адрес. По зиме к нам являются призраки и мучают нас.
– Говорят, что всё, что тревожит, надо записать на бумажке и сжечь. И это исчезнет из памяти.
– А что тогда останется? Выжженное поле? Это письмо – тоже сжечь?
– Нет… положи пока на стол… под стекло.
Я кладу письмо на старинный бабушкин ломберный столик, накрываю стеклом, под которым хранятся мои детские рисунки, открытки, фотографии… На одной из них я вот-вот взлечу в небо.
– А помнишь, как ты меня посадила на качели, они назывались, кажется, «Фламенко», и тебе сказали, что это совершенно безопасно, а меня унесло в небеса. И ты бросилась следом за мной, пытаясь руками остановить эту мельницу. Мы были обе на грани гибели.
– У тебя какая-то дурацкая мать. А сколько тебе тогда было лет?
– Не помню.
– Когда мне хочется восстановить в памяти какое-то событие, я всё время пытаюсь вспомнить – сколько тебе было лет. Вот если тебе было пять, значит, у меня была короткая стрижка, шифоновое платье синего цвета и шифоновое состояние души. А если тебе было семь – то у меня была совсем другая причёска… Я вижу себя только рядом с тобой.
– Нет, у тебя тогда были индийские штаны с попугаями, мои любимые. И потом я увидела их на бомжихе, причём торчала из помойки только её большая попа с попугаем. Ты выбросила эти штаны без моего разрешения!.. Это было горе.
– Пусть это будет самое большое твоё горе. Но ты остановилась на том, что Николь юркнула в приоткрытую дверь… А что случилось дальше?
– А дальше – её унесло на ту улицу-лестницу. Она вернулась в Льеж. Преподаёт в школе русский язык. Сыну Половцева уже восемь лет. По-русски не говорит.
– Похоже на конец фильма. Пошли титры.
Ну а мы пойдём на Старо-Калинкин мост, где соберутся все наши дорогие призраки: Николь, чайник-флейта, убитое дерево, «дорогая Валя» и утраченные штаны с попугаями…
И мы об этом говорим.
– Мы когда-нибудь перестанем об этом говорить…
– Но не сегодня.
Небесные силы слушают
Песня, или У меня, кроме тебя, никого нет
С детства Гриша представлял ад как маленькую чёрную сковородочку, на которой его мама готовила пышки на завтрак. То есть ад был чем-то домашним, привычным, с ароматом пышек. И впоследствии ад никогда не пугал Гришу: он представлял, что просто вернётся домой.
Ему подфартило: от Земли он ушел весной. Отлетал сорок дней по своему хутору и на погранзаставу попал прямо к Пасхе.
– Куда очередь? Кто тут крайний? – спросил Гриша у многочисленного люда.
– Я за тебя занял, – сказал ему человек, лицо которого показалось очень знакомым.
– А ты кто?
– Григорий.
Гриша удивился и тут же смекнул: ангел, что ли?
– К восходу уже Там будешь, – добавил новый знакомый и продолжил говорить шёпотом, обращаясь уже по имени. – Гриша, только это не очередь, а молитвенное стояние. Ты молитву какую-нибудь помнишь?
Гриша так сильно качнул головой, словно надеясь, что в голове от такого взмаха выскочит хоть одна молитва. Безуспешно.
– Ну тогда просто подумай, своими словами…
Звон в голове разгонял все мысли. Гриша не пил уже сорок дней.
Он оглянулся окрест. Все стояли по двое. У каждого, видимо, тут был свой человек, который занял место. И каждый думал свою молитву.
Его же голова гудела, звонила, и он решил, что вместо мыслей подойдут и воспоминания: летая по хутору, он в основном заглядывал в дома своих корешей, и, как завязавший алкоголик, подливал им в стаканы. Ему нравилось, как люди наполняют себя лёгкостью, он и сам её очень любил. Поэтому у Гриши был огромный живот, живот-планета, живот-сфера, конь проседал под таким ездоком. И вот однажды он заполнил себя этой «лёгкостью» до краёв.
