Хотелось защитить от них старую Галю. Крошку Галю. Довести её жизнь до конца. И успокоиться.
– Ладно, я как-нибудь Там договорюсь. Чтобы мотаться туда-сюда, – говорила Рита.
И было ясно, что она действительно договорится. Оформит пропуск. И на вахте, со временем (с вечностью) привыкнув, будут пропускать без него: «А, это опять вы… Ну как там ваша Галя?»
А Алик будет упорно вычёркивать дату смерти. Капсула вечной жизни даст трещину, а грант всё равно нужно отрабатывать. Чей-то тёплый плавник проведёт по его спине: «Смотри, это вечность, она твоя, а это тело, мы его забираем, оно тебе больше не нужно, сними, пожалуйста».
Ему придётся полсмерти провести в этой регистратуре.
Но пока их облака находятся выше, стаи бывших мужей и жён слетаются в Питер. Кружа над Маркизовой лужей:
– Кар-кар!..
– Что ты сказал?
– Как!.. Как ты кричала на меня!
– Когда?!
– Когда я проиграл все деньги в казино, помнишь?
– Помню. Фактически ты проиграл не деньги, а картину!..
– Я помню.
– Алик, ты проиграл нашу с Глебом «Свадьбу»! Именно её выбрал покупатель, когда всё было на продажу! Ты бы мог на неё хотя бы поесть. Зачем ты напомнил мне, что ты идиот?
– Да видел я эту «Свадьбу»! Там рыба, а не свадьба!
– На эту картину надо было смотреть издали. Абстракция: невеста в одном городе, жених в другом. Жёлтые пятна айвы, взлётные полосы…
Глеб
Гостей не звали. Но они пришли – жадные до праздников и перемен.
На свадьбу пришли все – кроме жениха.
Жених застрял в поднебесной регистратуре аэропорта Ленинграда.
Их рейс отменили, точнее, в самолёт посадили футбольную команду. Тогда Глеб возглавил бунт и решил брать самолёт штурмом. Бунтовщика повязали и отвезли в кутузку с правом на один телефонный звонок.
– Эт-та страна!.. В эт-той стране!.. – кричал он Рите в трубку.
Какая страна, чего страна, при чём тут страна!.. Страны не было.
Пока он клял страну, подали другой самолёт, объявили посадку. И тут гимн человечеству: полным составом пассажиры побежали не в самолёт, а брать штурмом кутузку, чтобы освободить узника, который возглавил их бунт.
Но к этому времени менты уже пили с Глебом чай, тронутые его свадебным происшествием. Узник вышел на свободу.
И вот они бегут с Ритой в тот же загс.
Опять мимо кладбища.
Опять без цветов.
– А цветы?!. – на бегу спрашивает он.
– Опаздываем!.. – бросает она.
Опаздываем – не то слово: загс уже закрыт.
…А может быть, они вообще бы не поженились – страна против, самолёты против, бывшие мужья и жёны против, загс против…
Но! Если Глеб штурмовал самолёт, то собравшиеся без жениха и невесты гости взяли штурмом закрытый загс. Обаяли заведующую. И к появлению жениха и невесты это была уже тёплая компания, которая заблаговременно пила шампанское.
После обоюдного согласия брачующихся и в горе, и в радости быть всегда против – ветра, самолётов, стран и прочих обстоятельств непреодолимой силы, – Рита и Глеб стали мужем и женой.
Шли по улице и хохотали. Сработало сарафанное радио, и на свадьбу явились все, кому не лень, включая прохожих.
…А ведь весь этот путь можно было сократить. Рита и Глеб были одноклассниками. Она на первой парте – отличница. Он на последней – художник. Но жизнь сделала взмах и развела их по разным классам. Взмах – и по разным городам. Снова взмах – и вот новая картина. Абстракция. Жёлтые пятна айвы, взлётные полосы. Вид из окна самолёта – охра и синий.
Огромная рыба поймала их и потащила вверх по реке.
А потом появилась я. Галочка. Можно поставить галочку.
Вовремя
– Вы всю жизнь так будете?..
– Нет.
– Когда-нибудь это кончится?
– Да.
– Когда?
– Вовремя.
Под моими окнами сидел Конфуций.
Он прислонился к стене дома и брезгливо щурился на солнце. Оно светило очень ярко и совсем не грело. Врало, значит. А он ждал, когда по реке проплывёт труп его врага. Но Нева была немножко левее по курсу.
Мимо него плыла толпа живых людей. Один получил главный ответ: «вовремя».
Человек посмотрел на бомжа так, как тот смотрел на солнце. Но Конфуций был убедителен. И человек ушёл, вознаграждённый точным ответом на все вопросы. А Конфуций не сводил презрительного взгляда с солнца, пока то не упало за высокое здание общежития филфака.
На следующий день погода была гораздо честнее. Лил дождь, и жёлтые листья падали на его рубаху и цеплялись за бороду. Картина «Аллегория осени». Кто-то положил рядом с ним круассан. Другой поставил бутылку пива.
Он не побрезговал, употребил все принесённые ему дары. Вытер лицо кленовым листом и продолжил смотреть листопад.
Он сидел так всю осень. А к зиме исчез.
И появился на другой стороне улицы. Неизвестный художник изобразил его на стене общежития. Прохожие негодовали: зачем же рисовать бомжа? Когда можно было нарисовать цветок там или Жар-птицу. Талант у художника явно есть. А ума нет. Человек на стене, сгорбившись, слушал пересуды, щурился… Нет. Это не прищур. Это тяжесть век. Она не давала ему распахнуть глаза. Да и зачем ему их распахивать? Чего он не видел?
В руках корзинка. В ней то ли банки, то ли листья. Он надел капюшон. Ветер дует ему в лицо. Он смугл, и морщины на лице прочерчены чёрным. На куртке много карманов, но они расстёгнуты и пусты.
Из окна можно было всегда видеть, как кто-то останавливается возле стены в немой беседе: кто ты? Всю жизнь так будешь? Постоит. Сам себе ответит что-нибудь невнятное: мол, это я. И завтра… завтра я что-нибудь изменю. Хотя мог бы, конечно, вчера.
Ветер с Невы будет подгонять прохожего в спину. Нева заледенела. И вместо плывущих врагов там рыбаки. Сидят не двигаясь. Ждут. Время от времени их вылавливает полиция. Но они приходят снова: когда-нибудь это кончится? Да.
Рядом с нарисованным человеком соседствует неприличная надпись десятилетней давности. Она была нарисована на жалюзи закрытого окна.
Однажды дом покрасили. А неприличность осталась.
Она вечна, как терпение рыбака.
А человек на стене исчез. Наверное, его ждали в другом месте. С тем же вопросом. Когда-нибудь это кончится?
