Я хотела встать, но поняла, что сердце мое такое сжатое и такое тяжелое, точно камень на шее, и подняться мне не даст. Даже дышать было трудно.
— Начинай вон с тех сундуков, — сказала я с усилием и закрыла глаза, мне надо было хоть на несколько минут остаться наедине со своими мыслями.
Когда я открыла глаза, Веторио сидел передо мной на корточках в мятом бархатном камзоле и берете, изъеденном молью.
— Тебе плохо, Веста?
— Нет, — сказала я, приходя в себя, — что ты тут на себя нацепил? Снимай быстро, это не из той эпохи.
Мы вместе подошли к раскрытым сундукам.
— Это всё не то, — сразу поняла я и с сомнением посмотрела в заваленный огромными ящиками угол, — боюсь, нам придется забраться вон туда, лет на семьдесят поглубже.
— В чем же дело? — удивился Веторио.
И на моих глазах совершенно спокойно сдвинул неподъемный ящик со старыми медными подсвечниками. Потом он его отнес в другой угол, чтобы не мешался, и вернулся, даже не запыхавшись и как всегда в прекрасном настроении.
— Это всё разбирать?
Я смотрела на него и тупо соображала, как ему это удается? Он походил скорее на танцора, чем на атлета, но, тем не менее, даже Конрад не смог бы этого сделать.
— Ты что так смотришь? — удивился Веторио.
— Как?
— Как будто я весь зеленый в желтую полоску.
— Тебе не тяжело?
— Да нет.
— Эти ящики неподъемные. Для одного человека во всяком случае.
Мне показалось, он растерялся на какую-то секунду, но потом, кажется, нашел объяснение.
— Я просто знаю, что выпить. Это женское средство. Для омоложения. У меня еще осталось…
Не очень-то я ему поверила, но продолжить разговор нам не пришлось. В приоткрытую дверь заглянула Кьель и испуганным голосом стала меня звать.
— Веста! Веста! Ты здесь?
— Что случилось? — очнулась я от своих грез.
Она подошла и с ужасом на лице сообщила.
— Там твоя Сонита. Ее охотники нашли на болоте…
— Она жива?
— Ты что! Она вся расцарапана когтями, как будто медвежьими! И голова проломана… Бедная Сони…
— Что же она делала на болоте? — проговорила я, качая головой.
— Она и не собиралась туда, на ней даже сапог нет, только туфли домашние.
Мы обе потрясенно молчали.
— А не маленькая у вас тут птичка! — сказал за моей спиной Веторио, и меня от этих слов передернуло.
— Замолчи! — обернулась я к нему, — хватит того, что ты солгал в прошлый раз! Какая может быть птица?!
— Та, которая утащила бедную Сониту прямо со двора на болото. Ничего себе!
Я ему не ответила, отвернулась и взяла всхлипывающую Кьель за руку.
— Пойдем, посмотрим.
Сонита лежала во дворе на телеге, прикрытая чьим-то плащом. Вид у нее был ужасен, вся она, бедняжка, была в грязи и расцарапана в кровь. Голова проломана в темени острым камнем, если не клювом, на лице застыл ужас.
Я накрыла тело с головой и отвернулась. Я ненавидела эту птицу и я была бессильна перед ней! Обида, отчаяние, злость и безысходность нахлынули на меня разом, как бы я им и не сопротивлялась. Белый свет померк.
— Отвезите ее в деревню к отцу, — сказала я, — денег на похороны я дам.
Рядом со мной оказался Итрасио, он преградил мне дорогу.
— Ну что? Ты опять будешь утверждать, Веста, что нет никакой черной птицы?
— Не буду, — сказала я, — но что толку? Ее ничем не остановишь, эту бестию! На нее не устроишь охоты или засады. Ее ничем не проведешь и не заманишь в ловушку. И ничем ее, проклятую, не убьешь. Она неуязвима, понятно?!
7
После обеда солнце уже не светило в мои окна, и все комнаты погружались в блаженную прохладу и полумрак. Я ходила из угла в угол, от стены к стене и пыталась разобраться, что со мной творится. Я пыталась понять, что преобладает во мне сейчас: рассудок, любовь, ненависть, обида?.. И вдруг осознала, что это страх. Я поняла, что я боюсь. Всего: завтрашнего дня, себя, своих эмоций, своих желаний. И поняла, что прежнего покоя у меня не будет уже никогда. Вулкан проснулся.
Странный сон о белом городе, убитый не рожденный ребенок Леонарда, отчужденность Конрада, растерзанная Сонита, непонятный и недоступный как прошлогоднее лето Веторио, — этого оказалось слишком много для одной несчастной старухи, которая только кажется строгой и рассудительной. А на самом деле она влюбчива, как девчонка, труслива, как серая мышь, и жалостлива до слюнтяйства!
И что-то еще меня ужасно беспокоило. Я наконец вспомнила — сломанный замок в барахолке! Фреска была цела, но всё же! Это ведь моя территория, мое сокровенное место. Я сама не знала, что охраняю, но цена за это была уже заплачена, причем, самая высокая.
Я так и не поняла, кто туда вломился так грубо и зачем. Если бы не Веторио, если бы не его рука, разве я забыла бы об этом?! Неужели это был Конрад? Но почему?! Он в любой момент мог взять ключ у Леонарда. Неужели он так ненавидит своего младшего брата, что предпочел разворотить замок?!
А кто бы это мог быть, кроме него? Никто. Ни у кого не хватило бы сил, разве что у кузнеца Ферсио. Или… все-таки у Веторио? Ведь он зачем-то бывает в барахолке, и сила у него какая-то дьявольская. Тоже мне, дамский мастер! Врет и не краснеет!
«Нет, это не Веторио», — подумала я. Он с таким беззаботным видом вертел на пальце ключ и так откровенно смутился, увидев взломанную дверь! Да и нужды у него в этом не было никакой.
Сначала у меня был порыв пойти к Конраду и расспросить его, я даже направилась к двери. Но потом поняла, что сейчас увидеть его равнодушное, совсем чужое лицо будет выше моих сил, и со мной в любой момент может случиться истерика, чего допустить уж никак нельзя. Я остановилась перед дверью и чувствовала себя загнанной волчицей: туда нельзя, и этого нельзя, и это недоступно, и это никогда не понять и не осмыслить… и не исправишь уже ничего!
Дверь распахнулась. Передо мной стоял Конрад.
Ничего потом не помню, только, что руки у него были могучие, и объятья железные как клещи. Кажется, он носил меня по комнатам и не знал, куда усадить. Он был бледен, и чем-то встревожен, но он любил меня как в детстве и рад был, несомненно рад, что снова ко мне вернулся. Такой встречи я ожидала вчера. Я ничего не понимала и ничего хорошего уже не ждала.
— Что с тобой? — спросила я, когда очутилась на диване, — к тебе вернулась память?
— Почему ко мне должна возвращаться память? — удивился он, — я ее не терял.
— Ты ведешь себя очень странно, Конрад…
— Я? — он еще больше удивился, — постой, ты мне не рада?
