– Нет, думаю, не подкладывала.
– А чем она теперь занимается?
Я подумал о ней. Что же с нею стало?
– Не знаю. Мы давно не встречались. Пожалуй, вышла замуж, воспитывает детей.
– А почему бы вам не встретиться?
– Расставаясь, она сказала, что больше не хочет меня видеть.
Мариэ нахмурила брови.
– Это по вашей, сэнсэй, вине?
– Наверное, да, – ответил я. Конечно, по моей, какие тут могут быть сомнения.
Недавно я пару раз видел ту свою школьную подругу во сне. Первый раз летним вечером мы с ней гуляли рука об руку вдоль реки, и я собирался ее поцеловать. Однако ее лицо, будто шторы, занавешивали длинные черные волосы, и я не смог прикоснуться своими губами к ее. В том сне я вдруг заметил, что ей по-прежнему семнадцать, а мне – уже тридцать шесть. На этом я проснулся. Сон был очень явственный, и губы мои все еще ощущали прикосновение к ее волосам. Я очень давно не вспоминал о той подруге.
– А на сколько лет сестра была младше? – спросила Мариэ, мигом опять сменив тему.
– На три года.
– И в двенадцать умерла?
– Да.
– Выходит, вам тогда было пятнадцать?
– Да. Накануне я поступил в старшую школу, а сестра – в среднюю. Так же, как и ты.
Если вдуматься, сейчас Коми младше меня на двадцать четыре года, и после ее смерти наша разница в возрасте с каждым годом становится только больше.
– Когда умерла моя мама, мне было шесть лет, – произнесла Мариэ. – Ее покусали шершни. От их укусов она и умерла. Когда гуляла по окрестным горам – мама любила гулять в одиночестве.
– Мои соболезнования, – сказал я.
– У нее была врожденная аллергия на яд шершней. Ее отвезли на «неотложке» в больницу, но к тому времени она уже не дышала от шока.
– А потом с вами вместе стала жить тетя?
– Да, – сказала Мариэ. – Она папина младшая сестра. Вот бы у меня тоже был брат! На три года старше…
Я закончил первый набросок и приступил ко второму. Мне хотелось нарисовать ее с разных ракурсов, и весь сегодняшний день я намеревался уделить рисунку.
– А вы с сестрой ссорились?
– Нет, не припоминаю.
– Ладили?
– Думаю, да. Я даже не представлял себе, что значит ладить или ссориться.
– А что значит – почти холостой? – спросила Мариэ, и тема беседы вновь сменилась.
– Вскоре я стану холостым официально, – сказал я. – А пока что у меня в самом разгаре развод. Поэтому и почти.
Девочка прищурилась.
– Развод? Что-то… я не понимаю. Никто из моих близких развод не делал.
– Я тоже не понимаю. Как ни крути, развожусь я впервые.
– И как вам при этом?
– Пожалуй, можно сказать, чудно́. Вот представь: идешь себе, полагая, что вот она – твоя дорога, и тут – бабах, дорога вдруг ускользает из-под ног. И ты уже тащишься, не зная, в какую сторону податься – в пустоте, где вокруг ничего нет, не чувствуя даже землю под ногами.
– А вы долго были женаты?
– Почти шесть лет.
– А сколько вашей жене лет?
– На три года младше меня. Так вышло, но она – ровесница моей сестры.
– А эти шесть лет, вы считаете, пошли коту под хвост?
Я задумался.
– Нет, я так не считаю. Я не хочу считать, будто они пошли коту под хвост. У нас было немало и приятного.
– А жена ваша думает так же?
Я покачал головой.
– Не знаю. Конечно, этого хотелось бы.
– А вы у нее не спрашивали?
– Нет. Но при случае спрошу.
Затем мы опять какое-то время не разговаривали. Я сосредоточился на втором рисунке, Мариэ о чем-то серьезно задумалась – о размерах сосков, разводах, шершнях или о чем-то другом. Сидела она, прищурившись, крепко сжав губы и как бы держась руками за коленки. А я наносил на белый ватман альбома ее очень серьезное лицо.
Ежедневно в полдень от подножия доносится гудок – видимо, муниципальная администрация или какая-то школа тем самым подают сигнал точного времени. Услышав его, я посмотрел на часы и прекратил работу. Я успел закончить три рисунка, все они вышли довольно интересными. Каждый выглядел неким предвестником чего-то – это вовсе не плохо для одного дня работы.
Мариэ Акигава позировала мне, в общей сложности, чуть более полутора часов. Для первого дня это предел. Непривычным людям – особенно подросткам – позировать очень непросто.
Сёко Акигава в очках в черной оправе увлеченно читала книгу на диване в гостиной. Стоило мне войти в комнату, она сняла очки, закрыла книгу и положила ее в сумочку. В очках она выглядела весьма интеллигентно.
– Сегодня работа прошла очень удачно, – сказал я. – Можете приехать на следующей неделе в то же время?
– Да, разумеется, – сказала Сёко Акигава. – Мне у вас здесь читается с большим удовольствием. Наверное, потому, что у вас такой удобный диван.
– Госпожа Мариэ, вы тоже не против? – спросил я у Мариэ.
Та ничего не ответила, лишь одобрительно кивнула. Перед тетей ее точно подменили – она опять стала неразговорчива. Или ей не по душе, когда мы остаемся втроем?
Они сели в свою синюю «тоёту-приус» и поехали обратно. Я с крыльца провожал их взглядом. Сёко Акигава, надев солнцезащитные очки, протянула из окна руку и коротко помахала мне на прощанье. Рука у нее была маленькой и белой. Я тоже поднял руку и помахал ей в ответ. Мариэ Акигава, опустив подбородок, смотрела прямо перед собой. Едва машина скрылась из виду, я вернулся в дом – без них дом выглядел опустевшим. Будто не стало в нем того, что непременно должно быть.
Странная парочка, подумал я, глядя на оставленную на столе чайную чашку. Но есть в них что-то необычное. Вот только что?
Затем я вспомнил о Мэнсики. Возможно, мне следовало вывести девочку на террасу, чтобы Мэнсики мог лучше разглядеть ее в бинокль. Но затем я передумал. С чего это я должен специально так поступать? К тому же об этом меня никто не просил.
Как бы то ни было, удобный случай еще представится. Торопиться не стоит. Пожалуй.
31
А может, даже чересчур безупречно
Тем же вечером позвонил Мэнсики. Часы показывали начало десятого. Он извинился за поздний звонок, сказал, что был занят всякими пустяками и никак не мог освободиться раньше. Я ответил, чтобы он не волновался из-за этого, – я все равно еще не собираюсь спать.
– Как все прошло? Работа заладилась? – поинтересовался он.
– Да, для первого раза все неплохо. Я сделал несколько набросков госпожи Мариэ. В следующее воскресенье они опять приедут сюда в то же время.
