– Конечно, нет.
– А если он откажется?
Эсперандье колебался недолго.
– Я попрошу австрийских коллег арестовать его, – процедил он.
– Они захотят получить официальный запрос…
– Скажу, что мы обязательно всё им пришлем, но Мартен должен оставаться под «надзором» полиции.
– А что будет, когда они ничего не получат?
– Посмотрим. Я буду там. Кроме того, австрийцев наверняка известил Интерпол, хотя я не удивлюсь, если они проверяют «Красные уведомления» не каждый день… Лейтенант уже что-то печатал на своем компьютере. – Черт! – выругался он.
– В чем дело?
– Рейс Тулуза – Вена через Брюссель есть только через три дня, Тулуза – Зальцбург и Тулуза – Мюнхен тоже недоступны.
– Можешь полететь через Париж.
– Лучше уж я сразу сяду в свою машину и поеду со всеми удобствами.
– И финишируешь только завтра, – скептическим тоном заметила она.
– Точно, – отозвался лейтенант. – Еще одна причина стартовать немедленно. – Он встал и сдернул куртку с вешалки.
– Держи меня в курсе, – попросила Самира.
* * *
Марайке переводила взгляд с Регера на его коллегу, высоченного краснолицего полицейского. Они спросили, где сейчас француз, и она ответила:
– В оперблоке.
– Операцию можно прервать?
– Ты издеваешься? Он под общим наркозом, проснется лишь через несколько часов.
Регер нахмурился – он не ожидал таких осложнений. Что же делать? Ладно, успокойся, никуда француз не денется в таком состоянии.
– Останешься у дверей оперблока, – приказал он Андреасу. – Потом проводишь этого м… э-э… Серваса в его палату…
* * *
Сам Регер вернулся в участок, который в точности соответствовал представлению Эсперандье: если б не пандус для людей с ограниченными возможностями, он выглядел бы в точности как альпийское шале. Даже цветочные горшки на подоконниках стояли. Муниципальный служащий сметал снег с пандуса, и Регер жизнерадостно его поприветствовал.
Внутри он сразу набрал номер французского коллеги и понял, что тот говорит из машины.
– Я в пути. Вы взяли его под наблюдение?
– Он в операционной, под наркозом, – ответил австриец. – Я оставил в клинике человека, который ни на шаг от него не отойдет. Скажите наконец, что совершил этот тип? Вы назвали его преступником, но это несколько расплывчато…
– Мы подозреваем, что он стрелял в человека, – ответил Эсперандье. – Серийного насильника.
– Значит, на него выписан международный ордер? – поинтересовался австрийский сыщик.
– Таковых не существует, – поправил его собеседник и добавил после паузы: – Есть «Красное уведомление» для Интерпола.
– В таком случае я прошу помощи у федералов из Зальцбурга, – сообщил Регер.
– Ни в коем случае – по крайней мере, пока я не доеду до вас, – заволновался француз. – Этот человек не опасен для окружающих. Оставьте его мне.
Регер насупился – ибо перестал понимать что бы ты ни было.
– Как скажете, – вздохнул он, решив непременно связаться с начальством.
* * *
Марайке ошиблась: Серваса пока не «загрузили», хотя он лежал на операционном столе, под капельницей, с кислородной маской на лице, напуганный, расстроенный, плохо соображающий. Вокруг занималась своим делом медицинская бригада, мониторы показывали цифры артериального и венозного давления, температуру и еще что-то.
На соседнем столе лежал Гюстав. Он был уже под наркозом, нужная температура тела поддерживалась с помощью специального одеяла и латексного матраса. Мальчика окружала современная волшебная машинерия – мониторы, стойки с висящими на них пакетами с кровью, прозрачные трубки, закрепленные пластырем и помпы с препаратами. Сервас закрыл глаза. Наркотики начали действовать, и сильнейший стресс первых минут уступил место странному блаженству. Странному, учитывая, в каком жестко враждебном окружении он находился. Сознание в последнем проблеске ясности шептало ему, что ощущение это обманчивое, ложное и доверять ему нельзя; но наконец умолкло и оно.
Сервас снова посмотрел на руку мальчика – туда, где кровь пыталась вырваться на волю. Так всегда бывает: кровь борется, чтобы обрести свободу. Красная на белой коже, красное в прозрачном пакете. Красная. Красная. Красная – как из отрезанный лошадиной головы, красная – как вода в ванне, где вскрыла себе вены Мила Болсански
[128], красная – как его собственное сердце, пробитое пулей, но не остановившееся.
Красная…
Красная…
Он вдруг понял, что отлично себя чувствует. Вот и ладно. Это конец, как говорит Эсперандье. Не говорит – поет. This is the End My Friend
[129]. Ну что же… Это конец… Гюстав, сын Кирстен. Нет, не так: Гюстав, сын… Чей сын?
Перестаешь соображать.
Мозг бастует.
Красный…
Как падающий занавес.
* * *
– Где они? – спросил Рембо.
В Тулузе комиссар Генеральной инспекции смотрел в лицо Стелену, бледное, до жути бледное лицо человека, вспоминающего свой безупречный доселе послужной список. Увы, пятно, расползающееся сейчас по его репутации, уничтожит все годы добросовестной честной службы, и очень скоро все будут помнить только об этом. Годы стараний, честолюбивых помыслов и компромиссов полетят к черту за один день. Вот так же жестокий циклон уничтожает за несколько часов прибрежный рай.
– Не знаю, – признался он.
– Вам неизвестно, где находится Сервас? Никаких идей? Догадок?
– Нет…
– А это норвежка… Кирстен, как ее там…
– Нигаард. О ней я тоже ничего не знаю.
– Один из ваших людей – убийца, пустившийся в бега, а норвежская коллега, его временная напарница, исчезла. Вас это не беспокоит?
Тон был резким, почти оскорбительным.
– Мне очень жаль; мы делаем все, что можем, чтобы найти обоих…
– Все, что можете… – Рембо фыркнул. – Один из сотрудников бригады уголовного розыска хладнокровно пристрелил человека… В ваших рядах находится душегуб! Это подразделение – настоящая катастрофа, стыд, позор, пример всего худшего в полиции, а поскольку руководите им вы, полная ответственность ложится на вас, – добил Стелена Рембо. – Можете мне поверить – с вас спросится по полной. – Он встал. – А пока постарайтесь найти Серваса и Нигаард. И не облажайтесь.
