– Нет! Только не так! НЕ ТАК!
Швейцарец, словно бы не услышав ее вопль, повернулся к Ролану.
– Может, ты и выберешься, кто знает…
Профессор смотрел на убийцу со смесью надежды, сомнения и ужаса. Он открыл рот, собираясь умолять о пощаде, но перочинный нож проткнул ему сонную артерию. Три секунды Гиртман глядел в глаза Лабарту, потом выдернул нож и снова ударил – на этот раз в подключичную артерию, – и два рубиновых фонтанчика брызнули в разные стороны, как из продырявленной бочки. Профессор смотрел с изумлением и недоверием – такое часто случается с людьми на пороге смерти. Потом его жизнь закончилась.
– …но я так не думаю, – добавил Гиртман, бросил окровавленный нож на пол и пошел к люку.
40. Двумя меньше
Высокие языки огня тянулись к небу, освещая ночь и пожирая остатки шале. Мелкие угольки, похожие на колонны светлячков, летели навстречу хлопьям снега. Отблеск пожара добрался до самых высоких деревьев на опушке. Кирстен стояла, привалившись к полицейской машине, закутанная в одеяло выживания
[118]. В руке у нее был стаканчик с горячим кофе. Метрах в десяти валялись брандспойты. Вода, соприкасаясь с огнем, превращалась в пар, пламя гасло в одном месте и тотчас возрождалось в другом.
Кирстен наблюдала за стихийным бедствием, понимая, что должна будет объясниться, что Мартен потребует от нее отчета. Она слышала нечеловеческие вопли Авроры, когда та горела заживо и ее тело плавилось, как воск. Кирстен почти не дышала и едва не оглохла; потом крики стихли, и бо́льшая часть шале обрушилась. Сирены пожарных машин заглушили все остальные звуки.
– Что случилось? – спросил чей-то голос рядом с ней.
Кирстен повернула голову и увидела его.
– Он оставил их поджариваться; наверное, привязал. Где ты был?
– А с тобой что стряслось? – вопросом на вопрос ответил Мартен, глядя на измазанное сажей лицо напарницы.
– Хотела войти, когда пожар начался…
– Чтобы… спасти их?
Расслышав изумление в голосе Серваса, норвежка с вызовом ответила:
– А что? Пусть они…
– Ты видела Гиртмана?
Она поморщилась.
– Да. Он забрал Гюстава и исчез, когда дом был уже весь в дыму.
Сервас молчал, не сводя с нее глаз.
– Я ничего не могла сделать без оружия. В смысле арестовать… Он прошел мимо меня – молча, с мальчиком на руках, уложил его на заднее сиденье и уехал.
Кирстен заплакала.
– Он убил их, Мартен. А я его упустила!
Сервас промолчал.
– Отойдите подальше, сейчас все рухнет! – приказал один из пожарных.
Они пошли к отелю. На террасе собрались зеваки – набежали из деревни, как на праздник святого Жана
[119], приключившийся на сей раз не летом, а для разнообразия зимой.
Сервас обнял Кирстен за плечи.
– Не беспокойся, скоро все закончится, – сказал он и услышал, как крякнул его телефон. Сообщение было коротким – время, место и два слова: приходи один.
Сыщик посмотрел на Кирстен.
– Это он. Хочет, чтобы я был один.
– Где?
– Скажу позже.
Кирстен замкнулась, в глазах полыхнул гнев – Сервас едва ее узнавал. Но она взяла себя в руки и нехотя кивнула.
41. Доверие
– Ты мне доверяешь, сын?
Гюстав посмотрел на отца и кивнул – конечно. Швейцарец оценил взглядом стометровую пустоту у подножия большой плотины, верхушки замерзших сосен, утесы в снегу, русло реки, укрытое белым саваном и залитое лунным светом.
Он подхватил Гюстава и поднял его вверх, держа спиной к себе.
– Готов?
– Мне страшно, – признался мальчик дрожащим голосом.
Ребенок был в теплой пуховой куртке с надвинутым на голову капюшоном, завязанный поверх шарф делал его похожим на матрешку.
– Мне страшно! – повторил Гюстав. – Не хочу этого делать, ну пожалуйста, папа!
– Преодолевать свой страх – вот главное, чему ты должен научиться в жизни. Тот, кто ему подчиняется, многого не добьется. Ты готов?
– НЕТ!
Гиртман перенес мальчика через обледенелую ограду, и тот повис над бездной. Ветер свистел у них в ушах.
Гюстав издал пронзительный вопль, эхом отозвавшийся в кольце заснеженных гор. На многие километры вокруг некому было услышать истошный детский крик. Разъяренный ветер устроил охоту на облака, и в разрывах между ними засверкали алмазы звезд. Луна мчалась по небу, как яхта между рифами.
Гиртман заметил фары машины, медленно двигавшейся по горному серпантину, и улыбнулся. Машина Мартена не приспособлена для такой езды. Среди зимы сюда поднимались только спецавтомобили: заграждение внизу полагалось держать опущенным, так что швейцарцу пришлось сбить замок.
Он поставил Гюстава на землю. Мальчик прижался к нему, обнял за ноги и попросил:
– Не делай так больше, папа, никогда не делай, пожалуйста!
– Хорошо, сын.
– Хочу вернуться!
– Потерпи, скоро поедем.
Машина Серваса преодолела последний отрезок пути и въехала на маленькую стоянку, где в теплое время года работал ресторанчик с террасой.
– Идем, – сказал швейцарец.
Он смотрел на майора, слишком легко одетого для царившего на этой высоте почти сибирского холода. Сервас заметил их, оставил дверь открытой и снова сел за руль. «Решил взять оружие», – подумал прокурор. Но Мартен развернул машину и осветил фарами людей и плотину.
Гюстав заслонил глаза ладошкой, Гиртман заморгал. Сервас начал спускаться по лестнице, ведущей на площадку, но они видели лишь его силуэт, длинную черную тень, а он мог разглядеть их во всех подробностях.
– Почему здесь? – спросил он, подойдя. – Эта дорога в зимний сезон – аттракцион не для слабонервных. Спускаться будет еще опаснее. Я думал, моя печень – VIP-персона…
– Я тебе доверяю, Мартен. У меня в багажнике лежат цепи; «обуешь» колеса, и все будет в порядке. Иди сюда.
Сервас подчинился, но смотрел он не на швейцарца, а на мальчика; тот тоже не сводил с него глаз.
– Здравствуй, Гюстав.
– Здравствуйте.
