Как и каждый вечер, тени окутали лежавшую внизу долину. В деревнях зажглись огоньки, и туман стал похож на подожженный голубой газ. Леса над гостиницей потемнели. Хозяин гостиницы повесил под крышей красно-желтую мерцающую гирлянду, и она казалась единственным живым существом в стремительно опускающемся на землю мраке.
Кирстен болтала в баре с хозяином гостиницы. Она разрумянилась, волосы казались светлее – из-за огней и эффекта отражения. Пила норвежка горячий шоколад. «Хороша, – подумал Мартен. – А впереди еще одна ночь в общем номере…»
– Итак? – спросил он.
– Полный штиль. После обеда приходила женщина – убирала дом. Гюстав лепил снеговика и катался на санках. Лабарт не показывался с утра – наверное, уехал в Тулузу…
Кирстен как будто сомневалась, стоит ли продолжать.
– В чем дело?
– Все слишком нормально…
– Не понимаю.
– Они могли нас вычислить.
– Так быстро?
– Эти люди настороже. А Лабарт мог вчера побеседовать с нашим хозяином.
Сервас пожал плечами.
– Не нагнетай. Туристы и парочки время от времени снимают у него номера, так что ничего особенного он рассказать не мог. И вообще, это нормально, что люди ведут себя как нормальные люди. – Он улыбнулся.
31. Оставь гордыню всяк сюда входящий
Сервас отложил книгу Лабарта. Он был разочарован. Вымысел, накрученный на реальные факты, псевдодневник, неинтересная подделка.
Все изложенное имело место, что было доказано следствием. Лабарт добавил собственные размышления, надев на себя шкуру убийцы. В итоге получилась претенциозная трескучая вещица, выдающая себя за литературу.
Мартен вспомнил совет отца – он получил его, когда писал свои первые тексты: «Не используй умные и слишком сложные слова там, где достаточно самых простых». Много позже Сервас случайно узнал, что это сказал Трумэн Капоте. Сочинение Лабарта было многословно, замысловато и слишком самодовольно.
Неужели Гиртман мог оценить подобную писанину? Гордыня порождает слепоту. Портрет швейцарца, вышедший из-под пера Лабарта, был хвалебной биографией; чувствовалось, что тот заворожен поступками бывшего прокурора. Возможно, мечтал совершить нечто подобное, но не осмелился перейти от слов к делу? Если и так, останавливали его не моральные запреты, а страх перед тюрьмой: ни для кого не секрет, что с ему подобными делают на зоне, а Лабарт уж точно не храбрец. Почему он согласился приютить Гюстава? К чему подвергать себя такому риску? Швейцарец тем или иным способом надавил на супругов? Две связи Сервас уже нашел: садомазохистские вечеринки и книгу…
Он посмотрел на профиль заснувшей Кирстен. Как и большинство взрослых людей, во сне она выглядела совершенно по-детски. Может, мы и вправду каждую ночь возвращаемся к истокам?
Сыщик взял бинокль и подошел к окну. Свет в шале горел лишь в одной комнате, на втором этаже. За стеклом мелькнул силуэт Авроры Лабарт, затянутой в черную кожу, – ну чисто рокерша! Смотрела она на гостиницу. Кожаная «кираса» застегивалась на молнию от шеи до промежности. Женщина медленно потянула за колечко, и Сервас резко отпрянул от окна – не дай бог заметит!
Обнажив левое плечо, она повернулась, демонстрируя ряд шейных позвонков под забранными наверх волосами. Вот показалось правое плечо, потом руки. Это напоминало ритуал бабочки, которая покидает кокон, чтобы явить миру свою красоту. У Серваса пересохло во рту.
Аврора успела обнажиться до пояса и не собиралась на этом останавливаться… Сыщик увидел грудь – два идеальных полушария, обрамленных оконным переплетом, как бесценное художественное полотно рамой. Он едва не подавился и возбудился, как малолетка. Аврора снова повернулась, зажала ладонь между бедрами, не отводя взгляда от гостиницы.
«Ритуал, – сообразил Сервас. – Кто-то наблюдает».
Хозяин отеля?
Эксгибиционизм явно входит в число маленьких удовольствий, которыми иногда тешит себя эта женщина. Интересно, муж знает? Видимо, да. И одобряет.
Сервас снова направил бинокль на женщину – и был потрясен хищным выражением ее лица и плотоядным блеском глаз за полуприкрытыми веками. У нее лицо хищный птицы, колдуньи. Бедняга Лумо… Всех гостей манило к себе черное сердце человечества. Майора затошнило, захотелось оказаться за тысячу километров от треклятого шале. Как далеко готовы зайти подобные люди?
Всё, хватит, он сыт по горло…
Сервас посмотрел на Кирстен. Она укрылась в грезах от ежедневных кошмаров. И правильно сделала.
* * *
Он занял позицию на углу рынка Виктора Гюго, в темноте, где его тень растворилась между высокими мусорными баками. Отсюда ему были прекрасно видны балкон, эркеры гостиной и кухни, где горел свет, а заодно и подходы к зданию.
Время от времени по улице кто-нибудь проезжал или проходил – парочка влюбленных или хозяин с собакой. Он давно заметил человека, сидевшего в машине метрах в десяти от него. Тот наблюдал за входной дверью и не мог видеть, кто прячется у него за спиной. Если только не смотрел в зеркало заднего вида. На всякий случай лучше не шевелиться…
Итак, охрану не сняли, хотя Жансан мертв.
В наушниках зазвучала первая часть симфонии № 7 – Langsam (Adagio); Allegro risoluto, ma non troppo
[88].
Он подумал о сидящем в номере Мартене и улыбнулся. Интересно, они с норвежкой уже переспали? Гиртман готов был спорить, что нет. Он наблюдал за квартирой, где за окнами то и дело мелькал силуэт Марго, потому что пока не решил, как действовать. Не повторять же трюк с Марианной, это было бы так пошло, да и наблюдение осложняет дело…
Но ему необходим Мартен, значит, придется надавить – тем или иным способом. Ради Гюстава.
«Ладно, – сказал он себе. – Вперед!»
В пентхаусе, двумя этажами выше жилища Серваса, устроили вечеринку, из открытых окон лилась музыка. Гиртман остановился перед стеклянной дверью, сделал вид, что жмет на кнопку и что-то говорит в домофон, хотя на самом деле давно запомнил код – его назвала милая старая дама, когда он в элегантном костюме-тройке и галстуке кричал в телефон, стоя возле дома: «Да, это я, скажи код, твой проклятый домофон опять сломался!»
Гиртман нажал на кнопки, толкнул дверь и обвел взглядом холл. Никаких легавых.
Он вызвал лифт, но пошел по лестнице, которая закручивалась вокруг решетчатой шахты. На третьем этаже, в углу рядом с квартирой, сидел на стуле полицейский. Он оторвался от газеты, поднял глаза, и Гиртман изобразил удивление: не часто увидишь человека, читающего на лестничной клетке.
– Добрый вечер, – поздоровался он. – Вечеринка выше?
Полицейский молча, усталым жестом, указал пальцем на лестницу. Сколько раз за вечер ему пришлось отвечать на этот вопрос? Но он повел себя как профессионал – прищурился, чтобы запомнить внешность.
