– В шахматах слоны ближе всего к королям…
* * *
Всю вторую половину дня они бродили по Оспитале-ан-Комменж и Сен-Мартену, строили гипотезы и выпили столько кофе, что Серваса почти тошнило. Когда начало темнеть, вернулись в гостиницу и ушли в номер, сославшись на усталость. В комнате было две кровати – широкая и поуже, – и они восприняли это как знак. Сервас не захотел привлекать внимание, беря два номера, готовился спать в кресле (если таковое окажется) и вздохнул с облегчением при виде второго спального места. Ситуация все равно была неловкая – для них обоих. Каждое движение Кирстен напоминало передвижение астронавта по МКС, а наличие всего одного окна для наблюдения вынуждало их стоять очень близко, так что он чувствовал жар ее тела и запах духов.
Во время прогулки Сервас получил подтверждение насчет номеров машины и кое-какую информацию о хозяевах шале: Ролан и Аврора Лабарт, сорок восемь и сорок два года. По официальным данным – бездетны. Он преподает межкультурную психологию и психопатологию в университете Жана Жореса в Тулузе, она не работает. Нужно, чтобы Эсперандье выяснил, как они усыновили Гюстава. При каких обстоятельствах? Что известно мэру и руководству школы? Возможно ли в 2016 году выдавать чужого ребенка за своего? Наверное, да. Во всяком случае, на какое-то время. Планетарный хаос и бюрократические заморочки отдали некоторые стороны жизни на откуп произволу.
Ночь стремительно падала на ледяные горы, темнота сгущалась во впадинах, расселинах и на вершинах, во многих комнатах шале зажегся свет, но Лабарт с Гюставом еще не вернулись. Время от времени сыщики видели хозяйку дома, бродившую по комнатам с телефоном возле уха, иногда она писала сообщения. «Нужно попросить у судьи ордер на прослушку», – подумал Сервас. Но вот под окнами заурчал мотор «Вольво». Лабарт медленно вел машину по заснеженному асфальту, опасаясь выбоин. Задние фонари напоминали глаза дракона, горящие красным огнем. На крыльцо вышла улыбающаяся блондинка. Обняла Гюстава, поцеловала мужа. Язык их тел показался Сервасу насквозь фальшивым. Он расчехлил бинокль и передал его Кирстен.
Аврора Лабарт выглядела повелительницей и была очень хороша, но красота ее была светская, холодная: бледная кожа, лебединая шея, тонкие губы, вот только нос длинноват. Не низкая – метр семьдесят пять как минимум, сложена атлетично, тело поджарое. Она была одета в длинную полотняную хламиду и напоминала римскую весталку. Ни туфель, ни тапочек – даже на холодное крыльцо вышла босиком. Сыщику стало не по себе от выражения лица и взгляда этой женщины. Лучше б ее назвали не Авророй, а Умброй или Ноктис
[83].
– Взгляни-ка! – позвала его Кирстен.
Она поставила ноутбук на колени и залезла на сайт книжного интернет-магазина. Сервас увидел на обложках фамилию Ролана Лабарта и пробежал глазами названия. «Де Сад: освобождение через заточение»; «Делай, что захочешь: от “Обители Телема” Франсуа Рабле к Алистеру Кроули»; «Похвала злу и свободе»; «Сад наслаждений: от Захер-Мазоха к сексуальным практикам, включая рабство, садомазохизм, господство и подчинение»… Споткнулся он на пятом названии.
«Юлиан Гиртман, или Комплекс Прометея».
Сервас вздрогнул. Вспомнил фразу: «Демоны лукавы и могущественны». Откуда это? Вот она, связь. Да, университетский пижон дал своим книгам трескучие названия, но они устанавливают прямую связь между ним и Гиртманом. Лабарт изучал швейцарца. Неужели интеллектуальное любопытство перешло в страстный интерес, а потом – в слепое поклонение? Он стал сообщником Гиртмана? Доказательство налицо. Сервас знал, что у Гиртмана есть фаны в Интернете, этом чудесном изобретении, изменившем лицо мира. Изобретении, которое позволяет фанатикам заражать смертоносными идеями нестойкие умы, подросткам – доводить до самоубийства ровесников, педофилам – обмениваться фотографиями обнаженных детей, миллионам людей – выплескивать на других свою ненависть под защитой анонимности…
Ему нужна эта книга. «Комплекс Прометея»… Сервас смутно помнил содержание лекций, прослушанных в те давние времена, когда он хотел стать писателем и изучал современную литературу. Комплекс Прометея упоминался в работе Гастона Башляра
[84] «Психоанализ огня». Кажется, философ выстроил следующую зависимость: чтобы покорить огонь, то есть знание и сексуальность, маленький Прометей должен был нарушить отцовский запрет и коснуться пламени. Комплекс Прометея обозначал тенденцию, свойственную мальчикам: состязаться умом и знаниями с отцами, стремиться сравняться, а затем превзойти их… Что-то вроде того. Раскопал ли Лабарт нечто подобное в прошлом швейцарца? Или тот прочел книгу и сам связался с университетским профессором?
Сервас посмотрел в окно.
Ночь окончательно вступила в свои права, и лишь голубоватый снег искрился в темноте. В окнах шале горел свет. Гюстав подошел к окну и прижался носом к стеклу, вглядываясь в улицу. Усталый мальчик в пижаме был погружен в печальные мысли. Сыщику показалось, что у его ног разверзлась бездна. Он отвернулся. Есть ли хоть один шанс, что он смотрит на своего сына? Эта перспектива ужасала его сверх всякой меры. Что будет, если это окажется правдой? Он не хотел нежеланного сына. Отказывался от ответственности. Мой сын… Живет с одержимым интеллектуалом и его ледышкой-женой… Нет, это абсурд. Тем не менее он повернулся к Кирстен и сказал:
– Нам нужна его ДНК.
Она кивнула. Не спросила: чья ДНК? И так знала, чья.
– В школе наверняка есть вещи мальчика.
– Слишком рискованно, – не согласился Сервас.
– Как поступим?
– Не знаю, но она нужна.
– Хочешь узнать, отец ты или нет?
Сервас не ответил.
Подал голос телефон норвежки. Первые аккорды Sweet child o’mine хард-рок-группы «Ганз-н-роузиз».
– Каспер?
– Есть новости? – спросил бергенский коллега Кирстен.
* * *
В 18:12 в Тулузе Самира Чэн протянула свой «ЗИГ-Зауэр» Рембо. На ней была футболка с логотипом «Мисфитс», давно распавшейся хоррор-панковской группы, лицо украшали два новых пирсинга: маленькие черные стальные колечки в левой ноздре и нижней губе.
– Мне кажется или здесь и вправду воняет дохлой крысой?
– Наверное, вылезла из помойки, – ответил Эсперандье, доставая из ящика оружие.
– А вы поэт, не так ли? – подал реплику Рембо.
– Ну с такой фамилией, как у вас, было бы грешно не разбираться в стихах, комиссар, – съязвила Самира.
