– Черт-черт-черт…
Медсестра так стремительно покинула палату, что нейлоновые чулки звучно скрипнули, а уже через пару секунд она вернулась с интерном. Незнакомое лицо. Очки в стальной оправе. Мягкая щетина на подбородке. Подошел. Наклонился. Очень близко. Лицо крупным планом, как в кино. Запах табака и кофе.
– Вы меня слышите?
Мартен кивнул. Движение острой болью отозвалось в шейных позвонках.
– Ммммм…
– Я доктор Кавалли, – представился молодой врач, беря левую руку больного. – Если понимаете, что я говорю, сожмите мне ладонь.
Сервас сжал. Слабо. Доктор улыбнулся. Переглянулся с медсестрой.
– Позовите доктора Кашуа. Пусть немедленно идет сюда. – Достал из нагрудного кармана ручку. – Следите только глазами, головой не крутите.
Сервас выполнил команду.
– Гениально! Сейчас я выну трубку и дам вам воды. Не шевелитесь. Если поняли, подайте знак.
Сервас сжал пальцы.
* * *
Он опять проснулся. Открыл глаза. Увидел лицо Марго. Она плакала, но это были слезы счастья.
– Ох, папа… наконец-то! Ты меня слышишь?
– Конечно.
Он взял дочь за руку. Ее ладонь была горячая и сухая, его – холодная и влажная.
– Господи, папа, как же я рада!
– Я тоже, я… – Он попробовал откашляться, и ему показалось, что в горло напихали стекловаты. – Я… очень… рад, что ты здесь…
Ему удалось произнести эту фразу почти на едином дыхании. Он потянулся к стакану.
Марго поднесла воду к запекшимся губам отца, сдерживаясь, чтобы не заплакать. Сервас посмотрел на дочь.
– Ты… давно ты здесь?
– В этой палате или в Тулузе? Несколько дней…
– А как же твоя работа в Квебеке? – спросил Сервас.
За несколько последних лет Марго пробовала себя тут и там и наконец осела в одном небольшом издательстве. Ей поручили зарубежный сектор. Сервас дважды навещал дочь в Канаде, и каждый раз с трудом переносил полет.
– Взяла отпуск за свой счет. Не волнуйся. Все улажено. Гениально, что ты очнулся, папа…
Гениально. То же слово использовал интерн. Моя жизнь гениальна. Это гениальный фильм. Все гениально, повсюду и всегда.
– Я тебя люблю, детка. Это ты у меня гений.
Почему он так сказал? Марго изумилась. Покраснела.
– Я тоже тебя люблю… Помнишь наш разговор в больнице, куда ты попал после лавины?
– Нет.
– Я сказала: «Никогда больше так со мной не поступай».
И Сервас вспомнил. Зима 2008/2009-го. Погоня в горах на снегокатах и лавина. Марго у его изголовья.
Он улыбкой попросил у дочери прощения.
* * *
– Черт, патрон, ну и напугали же вы нас!
Он завтракал – ужасный кофе, тосты, клубничный конфитюр плюс лекарства – и читал газету, сидя в подушках, когда примчалась Самира, а следом за ней Венсан. Пришлось бросить на середине статью о том, что Тулуза каждый год принимает 19 000 новых жителей и через десять лет обгонит Лион, что в городе учатся 95 789 студентов, работают 12 000 исследователей и что он связан рейсами из своего аэропорта с 43 европейскими городами, а в Париж самолеты вылетают 30 раз в день. Но – ложка дегтя в бочке меда – между 2005-м и 2011-м численность тулузской и национальной полиции постоянно уменьшалась по сугубо бюджетным причинам, и эта драматичная ситуация так и не выровнялась. В 2014-м пришлось даже отказаться от технического переобучения некоторого числа полицейских, служащих в уголовной полиции. События 13 ноября 2015 года в Париже радикально изменили расклад. Полиция и судебная система неожиданно стали приоритетно значимыми, процедуры упростились, а ночные обыски снова были «в законе» (Сервас никогда не мог понять, почему нельзя задерживать опасного субъекта до 6 утра, – это же не война, когда обе стороны каждую ночь объявляют перемирие и ни одна сторона его не нарушает.) Дебаты об ограничении гражданских свобод и уместности их отсрочки, конечно же, оживились, но в демократической стране так и должно быть.
Сервас раздраженно отбросил газету. Самира в черной косухе с молниями и пряжками безостановочно моталась вокруг кровати. Венсан был в тельняшке, джинсах и серой суконной куртке. Внешне оба напоминали кого угодно, только не полицейских. Эсперандье достал телефон, приготовился снимать, и Сервас грозно произнес по слогам:
– Ни-ка-ких фо-то-гра-фий!
Он бросил взгляд на лекарства на тумбочке: два болеутоляющих препарата, один противовоспалительный. «Маленькие пилюли самые опасные», – решил он.
– Даже карточку на память не разрешишь сделать?
– Ммммм…
– Когда выписываетесь, патрон? – спросила Самира.
– Хватит называть меня патроном, это просто смешно.
– Ладно.
– Насчет выписки не знаю… Зависит от анализов и обследований.
– А потом что? Предпишут отдых и восстановление?
– Ответ тот же.
– Вы нужны в бригаде, патрон.
Мартен вздохнул. Помолчал. Потом его лицо просветлело, и он сказал с железной уверенностью в голосе:
– Знаешь что, Самира? Вы прекрасно справитесь без меня.
Затем открыл газету и углубился в чтение.
– Может, и так… Но все равно… патрон… я… схожу за кока-колой… – Она выскочила за дверь, и пятнадцатисантиметровые каблуки зацокали по коридору.
– Она не выносит больницы, – объяснил Венсан извиняющимся тоном. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально.
– Нормально – или на самом деле нормально?
– Я готов действовать.
– То есть готов к работе?
– К чему же еще?
Эсперандье вздохнул и упрямо насупился; вечно непослушная прядь волос упала ему на лоб, придав сходство с лицеистом.
– Прекрати, Мартен, это не шутки. Еще несколько дней назад ты валялся в коме и никак не можешь быть в форме! Да ты из кровати-то не вылез! И перенес операцию на сердце…
Кто-то деликатно постучал в дверь, Сервас повернул голову, и у него перехватило дыхание: на пороге стояла Шарлен, красавица-жена его заместителя. Длинные рыжие, как осенняя листва, волосы падали на белый мех широкого воротника, молочно-белая кожа сияла, зеленые глаза сулили райское блаженство каждому мужчине.
Шарлен склонилась над Сервасом, и он возбудился, как это всегда случалось в ее присутствии.
Он знал, что она знает. Знает, как сильно он ее хочет. И не он один.
Она провела ногтем по щеке Серваса, улыбнулась и сказала:
– Я рада, Мартен.
