– Ладно, я сбегаю в душ. А ты помой посуду. – Она развернулась и вышла в коридор. – Нам через час надо быть в свадебном салоне, так что поспеши!
Я отпила кофе и еще немного посидела за столом, рассматривая платья. Аккуратно, чтобы не задеть соседние стопки, я вытащила из кучки отвергнутых вариантов одну понравившуюся картинку и принялась рассматривать.
Это было простое платье с трапециевидной юбкой, глубоким вырезом и зауженными короткими рукавчиками. Волосы модели походили на мои: тоже длинные, прямые и темно-каштановые. У нас обеих были голубые глаза и острые скулы. Она казалась выше меня, но тому виной могли быть босоножки на трехдюймовом каблуке. Я прекрасно представляла себя в таком платье. Конечно, мне еще рано выбирать свадебный наряд – нужно по крайней мере закончить университет и построить актерскую карьеру, – но можно взять платьице на заметку.
Я провела кончиком пальца по изгибам силуэта. Зажужжал телефон.
Люк: Привет, что делаешь?
Эмори: Мы с мамой готовимся к свадьбе.
Люк: Весело, наверное.
Я написала «не очень-то», но тут же стерла и отправила простое «Ага».
Я сделаю все, что в моих силах, чтобы мамина свадьба прошла идеально. Остальное не важно.
К тому же терпеть осталось немного. Школа закончится через три месяца. Свадьба останется позади через пять. А через полгода мама переедет в квартиру Куска Дерьма в городе, а я – в общежитие.
Люк: Я еду на тренировку. Пойдем после нее в кино?
Я написала «Конечно» и нажала «Отправить».
А потом снова взглянула на то платье. Не очень сильно, но все же мне хотелось, чтобы нас с Люком ждало похожее будущее. Но нет. Через шесть месяцев, точнее, через сто шестьдесят два дня наши отношения тоже подойдут к концу.
Ханна
Когда я пришла на кухню в понедельник утром, папа уже стоял у раковины и наполнял термосы, для себя – горячим кофе, для меня – чаем с молоком, словно это было самое обычное утро и вчера ровным счетом ничего не произошло.
– Ты готова? – спросил он, закручивая крышки.
В разноцветной толстовке, узких джинсах и черных кедах он больше походил на повзрослевшего хулигана, который собирается в скейт-парк, а не на пастора и по совместительству директора школы, готового ехать на работу.
– Ага.
Он протянул мне термос.
– Держи, милая.
– Спасибо.
Со вчерашней ссоры мы почти не разговаривали и обходились короткими фразами.
Вот почему плохо жить в десяти милях от школы. Моих друзей рядом нет, и подвезти меня некому. Мне пришлось бы встать аж на час раньше и сесть сначала на один, а потом на другой автобус, чтобы избавиться от необходимости сидеть с папой в одной машине.
К тому времени, как мы остановились перед перекрестком, я уже жалела, что не завела будильник на час раньше. Мы с папой всегда слушали музыку по пути в школу или обменивались новостями, а тишина убивала нас обоих. Я слышала, как он потягивает кофе и нервно постукивает пальцами по рулю. Загорелся зеленый, я смотрела в окно на пролетающие мимо здания. Почта. Автомойка. Старшая школа «Футхил». Забегаловка.
– Я рад, что теперь ты все знаешь, – наконец сказал папа, когда мы выехали на магистраль. – Мне было тяжело держать это в себе. В нашей семье принято все друг другу рассказывать.
Да, я тоже так думала. До вчерашнего дня.
– Я знаю, что делать, – продолжил папа. – Вчера я позвонил нужным людям, и на этой неделе встречусь с представителями нескольких церквей. Они крупнее, карманы у них глубже, возможностей больше. Уверен, они понимают, как много значит эта школа для общества. Им самим же будет выгодно ее процветание.
– М-м, – пробормотала я. Я уже все это слышала.
– Нам бы накопить денег на первый год обучения, а дальше все само собой образуется. – Он крепче стиснул руль.
Папа посигналил перед поворотом, и мы выехали на узкую дорогу, помеченную металлическим знаком, на котором аккуратными прописными буквами было написано: «Христианская школа «Завет»». Дорога с обочинами, поросшими кустами роз и лаванды, вела на парковку перед церковью.
Она выглядела ровно так, как все церкви Южной Калифорнии: лаконичная, с покрытыми белой штукатуркой стенами, арочными окнами и красной черепицей. Я была совсем маленькой, когда церковь решила построить школу, а пастора, моего папу, поставили директором и поручили руководить строительством.
Он отвечал за каждую деталь, от высоты потолка в кафетерии до узора на витражах в библиотеке. Он продумал архитектуру зданий и коридоров, которые их соединяли и выходили на зеленую лужайку, где мы обедали в солнечные деньки. Благодаря ему весь кампус был окружен деревьями, и они прикрывали нас от соседних офисных зданий, так что на территории школы всегда можно было найти укромное, чуть ли не тайное местечко, чтобы позаниматься или помолиться в тишине.
Папе все здесь нравилось. Мама иногда шутила, что я была единственным ребенком, пока не родилась эта школа.
Папа въехал на преподавательскую стоянку и занял место, специально отведенное для директора. Он выключил двигатель и повернулся ко мне.
– Все образуется, хорошо?
Я не ответила. Он подался вперед и посмотрел мне прямо в глаза.
– Ханна, ты не обязана меня прощать. Я поступил неправильно. Но пожалуйста, не теряй веры в меня. Я все сделаю, чтобы искупить свою ошибку. Ты мне веришь?
Вдруг мне вспомнились слова Эмори.
Отец – твоя слабость, Ханна. Ты веришь всему, что он говорит. Всему, во что верит он. У тебя ни о чем нет собственного мнения!
– Ханна, прошу тебя!
Я понимала, что папе очень важна моя поддержка. И какой смысл отказывать в ней сейчас?
– Я тебе верю, – сказала я.
Он притянул меня к себе и обнял.
– Вот и умница. Ну, нам пора, – добавил папа, выпуская меня из объятий. – Мы же не хотим опоздать.
Он вышел из машины и закрыл дверь. Я наблюдала за тем, как он идет через парковку, здоровается с проходящими мимо учениками и обменивается с ними дружескими рукопожатиями. Я подождала в машине первого звонка, и только потом вышла и неспешно направилась к входу. Сегодня мне не хотелось спешить.
Из церкви лилась популярная веселая мелодия. Папе хотелось, чтобы атмосфера на службе по понедельникам была «расслабленной и приятной», а не «угнетающей и церковной». Я зашла в зал, приблизилась к первому ряду и опустилась на свое привычное место в первом ряду подле Алиссы.
Она сидела, откинувшись на спинку скамьи и вытянув ноги.
– Утречко, – пробормотала она, приоткрыв один глаз. А потом снова задремала.
Мне ужасно хотелось поделиться с ней своими печалями, но я обещала маме молчать. «Давай не будем никому об этом рассказывать, – попросила она вчера, когда я вернулась с пробежки. – Ты же знаешь, как быстро у нас в церкви разлетаются новости».
