– Конечно.
Я ждала, что мама вернется на кухню, но она осталась стоять в коридоре, и стало ясно: разговор еще не окончен. Мне стало не по себе. Я переступила с ноги на ногу.
– Ты не передумала? – спросила мама.
Ага. Конечно.
– Мам, это поездка для старшеклассников. А к лету я уже закончу школу. Забыла?
– Тогда поедешь в качестве вожатого. Профессионального вожатого у нас в этом году не будет, так что нам нужны волонтеры постарше.
– Я четыре года подряд туда ездила.
Мама прислонилась к стене и сложила руки на груди.
– Да, но… Это же наша традиция. И… Знаешь… Я как-то не думала, что последний раз был, ну, последним.
Мама то и дело разыгрывала эту карту с тех пор, как меня предварительно приняли в Бостонский университет
[5]. «Мы в последний раз делаем валентинки для детей из воскресной школы», «Я в последний раз крашу молоко в зеленый на День святого Патрика» и так далее. После каждого упоминания «последнего раза» мама уходила из комнаты искать салфетки. Может, она втайне надеялась на то, что им с папой не хватит денег на мое обучение в Бостонском университете, и больше ничего не будет «в последний раз»?
– Мам, я поеду снова, только не этим летом.
Я надеялась, что она не расчувствуется. Мне хотелось скорее выйти на пробежку.
– Честно говоря, мне на ум пришла еще Эмори.
Это привлекло мое внимание.
– Эмори? Почему?
– Помнишь, как вы с ней вставали ни свет ни заря каждое утро и играли в футбол с местными ребятишками? – с мечтательным видом проговорила мама. – Ей там очень нравилось. В этих поездках она становилась ближе к Богу.
Не становилась она «ближе к Богу». Эмори там нравилось потому, что это было наименее религиозное из всех занятий, которые навязывали ей мои родители.
– К тому же Эмори это пошло бы на пользу, – добавила мама как бы невзначай, но я знала, что она сказала это не случайно.
– В смысле?
– Я вчера разговаривала с Дженнифер, – ответила она.
У меня екнуло сердце. Неужели Эмори наконец обо всем рассказала маме?
– О чем? – осторожно поинтересовалась я.
– Ни о чем конкретном. Просто мы за вас переживаем. Вы и раньше ссорились, и нередко, но так серьезно – никогда. Обычно вы быстро мирились.
Я нащупала свой крестик и покрутила его между пальцами.
– Ханна, объясни, почему вы разругались?
Она знала, что сказал папа, но не знала, что Эмори его слышала. Правда, поссорились мы не то чтобы из-за этого. Мне правда хотелось обо всем рассказать маме. В шестимиллионный раз за последние три месяца. Но я не могла. Я поклялась молчать.
– Пожалуйста, поговори со мной.
Сегодня мама настаивала особенно – непонятно, почему, – но я подозревала, чем это может закончиться. Она умела найти ко мне подход, разрушить мои тщательно выстроенные преграды и заставить меня выдать то, о чем я обещала никому не рассказывать.
Я закусила губу и отрицательно помотала головой.
– Я не хочу это обсуждать.
– Но ты всегда со мной всем делилась, Ханна. Прошу тебя. Ты можешь мне довериться.
Я затаила дыхание, стараясь удержать слова, рвущиеся наружу, запереть их под замком – там, где им и место. Я не могла довериться маме. Она бы сразу побежала к маме Эмори. А потом Эмори навсегда возненавидела бы меня за предательство.
Надо было спасаться, и как можно скорее.
– Это касается только меня и Эмори. – Чтобы скорее завершить разговор, я добавила: – И Иисуса.
Мама больше ничего не сказала. Но, открывая входную дверь, я чувствовала на себе мамин взгляд.
Спустившись с крыльца, я сразу побежала. Повернула направо, за угол, в противоположную сторону от старшей школы «Футхил». На часах было половина седьмого. Эмори возвращается с репетиций как раз в это время, и мне не хотелось встретить ее.
* * *
Тем же вечером я села за ноутбук и начала составлять список исповедей, которые мне больше всего понравились. В него вошли Кевин Андерсон, чьи довольно известные родители разошлись не по-хорошему и устроили громкий бракоразводный процесс, Бейли Парнелл, которой пришлось сменить старшую школу после того, как ее застали за употреблением наркотиков в женском туалете на втором году обучения, Скайлар Багатти, с восьми лет страдающая от нервозности и депрессии. И конечно, Кейтлин с ее историей о загадочном слухе.
Я отлично помнила, как они стояли за кафедрой и рассказывали свои истории и как я думала, что и в «Завете» им следует опасаться злых сплетен. Но в то же время мне вспоминалось выражение гордости на лице папы. Несмотря на все недочеты нашей школы, он создал нечто уникальное.
Подобных исповедей я слышала множество, но эти четыре зацепили меня больше всего, а работать с несколькими историями всегда проще, чем сразу с десятком или около того. Я написала каждому отдельное сообщение, объяснила, что мы с Аароном собираем материал для видео, и предложила встретиться завтра во время обеда в Роще – так называли окруженную деревьями небольшую поляну на краю кампуса. За следующие двадцать минут мне пришли ответные сообщения: все четверо ответили согласием.
Я посмотрела на экран и улыбнулась. На душе стало немного легче. Пока неизвестно, насколько моя идея удачная, но я, по крайней мере, делаю хоть что-то. В отличие от папы.
Эмори
День 278-й, осталось 159
– Ай! – Я дернулась и сердито взглянула на отражение Шарлотты в зеркале.
– Сиди смирно. Ты все испортишь.
Шарлотта потянула за очередную прядь, обернула ее вокруг другой и закрепила невидимкой.
– Ты уж слишком изящную прическу не делай, ладно? Я все-таки иду на матч по лакроссу, а не на выпускной.
– Доверься мне. Делается она сложно, а выглядит проще некуда. – Шарлотта принялась заплетать косу. – О-о… Подожди-ка. Хочешь, я вплету бело-зеленую ленту?
– Нет уж, спасибо!
– Почему нет?
– Э-э… Может, потому, что я не первоклашка?
Шарлотта посмотрела на меня наигранно-изумленным взглядом.
– Похоже, кому-то не хватает духа любви к родной школе!
– Шутишь?
Я ткнула пальцем в огромные белые цифры «тридцать четыре» у меня на груди. В них было столько «духа любви к родной школе», сколько вообще может поместиться в одного человека.
