Мне не казалось это забавным.
Может быть, дело в переизбытке сочувствия с моей стороны, а может, у меня просто слишком хорошо развито чувство справедливости. Проблема этой шутки в том, что она смешна, только если ты не жук. Зовите это чудачеством, но я не мог не почувствовать себя на месте жука. Слушайте, это же моего дяди Джо жопка. А это мой друг Гектор на том ветровом стекле. И это ни черта не смешно.
— Тут такое дело, — заговорил я. — У меня просто такое… отвращение… к ней. С того раза… вы понимаете. После того, что произошло. Такое ощущение, будто ты попал в такое место, где отучают от курения, и каждый раз, как ты тянешься к сигарете, тебя бьют электричеством. Нет. Такое сравнение не годится. Потому что слишком много действий. А здесь — одно большое. Тут ощущение, словно съедаешь кучу одной еды, а потом тебя тошнит. И может быть, тебя и тошнит-то не из-за этой еды. Может, ты съел три тарелки какой-нибудь там лапши феттуччине, а потом подхватил желудочный грипп. И ты всю ночь не спишь, и тебя рвет этой самой лапшой. Больше ты ее есть не станешь. Гарантированно. Это железный рефлекс. Так что не расхваливайте меня больше, чем я заслуживаю.
Мы еще некоторое время пялились на ветровое стекло. Начало светать. Утро официально вступило в свои права.
Водитель разжевывал кончик зубочистки. Я даже не понимал, как он может видеть дорогу сквозь все эти жучиные кляксы.
Будто читая мои мысли, он сказал:
— Придется остановиться на следующей заправке. Хорошенько стекло почистить. Дворниками тут делу не поможешь. Только хуже сделаешь. Размажешь все. Чертовски неудобно.
— Не так неудобно, как для жуков.
Он издал смешок, фыркнув слегка:
— Точно подмечено.
— Я ей врал, — на меня нахлынуло желание исповедаться. И мы оба понимали это. — Она велела мне посмотреть в телескоп. У меня есть один. Мне его парень с работы отдал. Для астрономии он не очень-то годился. В городе в любом случае не так-то много звезд увидишь. Тому парню телескоп, по-моему, нужен был для подглядывания. Я, случалось, пользовался им, чтобы смотреть на башни. Больше всего на Северную башню. Мою башню, как я называл ее тогда. Для меня было мечтой… работать там. Бывало, находил в телескоп сто четвертый этаж, потом отыскивал окно своей конторы. Мне просто нравилось это делать. Поначалу. Потом, через какое-то время, перестал. Так что Керри знала, что у меня есть этот телескоп. Вот она и велела мне смотреть в него. Сама она по телевизору наблюдала, а я глядел из своего окна. Я живу на Джерси-стрит, прямо через реку напротив нижнего Манхэттена. Мы видели, как второй самолет врезался, пока мы разговаривали. И мы вели себя как будто… этого не происходит. Она сказала, значит: «Возьми свой телескоп». Я и взял. И ответил, что не вижу ничего. Один дым.
Тишина. По-моему, водитель выжидал. На тот случай, если я начну сам.
— Но вы видели еще что-то.
— Видел, как прыгнул человек, — уголком глаза я заметил, как водитель тихонько перекрестился. — И я все думал, как же там жарко должно быть? В офисе. До чего же там становится душно. Больше ста этажей. И верная смерть, об этом и говорить нечего. Очевидно. Знаешь, что ты умрешь — так или иначе. Но вот находишь в себе силы отрешиться. Выкинуть все из головы. Просто преодолеть врожденный инстинкт самосохранения. До чего же жарко должно было быть в том офисе? А ведь там была и моя работа. То есть не в том же самом месте, где я видел человека. Но где-то рядом. И я знал, что Джефф был там, наверху, вместе с остальными, кого мы знали. Так что я сказал ей, что вижу один только дым.
Еще несколько жуков раздавило. И мне подумалось, что этим утром в восточном Иллинойсе находят свою смерть тысячи жуков и станет ли жучиное сообщество оплакивать их гибель? И не страдают ли от горя их друзья и родственники? Не случится ли у них посттравматическое расстройство из-за стресса? Ну да. Такая путаница была в моей голове.
— Ты не собираешься опять увидеться с ней, — проговорил мой водитель. — Так ведь?
— Ни за что. И я не уверен, что это хорошо. Ей нужно утешение. А у меня его совсем нет. Мы были друзьями. То есть что бы там ни было еще, прежде всего мы были друзьями. И прямо сейчас ей очень нужен друг. Так что здесь нет благородства. И я не могу с этим справиться. Я неудачник.
— Слишком уж ты себя не жалеешь, — ответил мужчина.
Но, как я заметил, безо всякой издевки.
— Да нет. Не думаю. По-моему, я просто очень упрямый.
Он высадил меня через сорок миль, поскольку должен был двигаться на север дальше, чем было нужно мне. Я так и не выяснил, откуда он. И до сей поры не знаю его имени. А он не знает моего.
Я думаю, что оно и к лучшему.
12 сентября 2001 года
Это было на следующий день после обрушения башен, и шоссе, пересекающее центральную Пенсильванию, было сплошь усеяно рукописными плакатами. Примерно по одному на каждую милю. На каких-то участках — чаще. И на всех было одно и то же: «Боже, благослови Америку».
Плакаты начинали действовать мне на нервы.
Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что следовало бы помалкивать об этом. Но тогда я не видел ничего. Кроме плакатов.
Водителю, подсадившему меня в спортивный «БМВ», было за сорок, может, больше. Возможно, машина служила ему инструментом для выхода из кризиса среднего возраста. Только я особо не задумывался. С лихвой хватало собственных кризисов.
— Достала эта хрень, — вырвалось у меня.
— Что достало?
Голос у него был грубый. И скрипуче резкий. Как у курильщика. Хотя ни от него, ни в его машине табачным дымом и не пахло.
— Да плакаты эти.
Долгая пауза. Долгая и… нехорошая.
— Вам не по душе «Боже, благослови Америку»?
— Да.
— А в чем дело?
— Разве это не очевидно?
— Совсем нет. И вообразить не могу. Так что объясните. Просветите меня, пожалуйста.
— Так вот, — начал я, даже не зная, с чего начать. — Вот «Бог». Если Бог есть, то он должен быть для всех и для каждого. Как можно просить Бога принять чью-то сторону?
— Ничего нет плохого в том, чтобы просить Бога быть на стороне правых.
Голос водителя с каждым словом делался все резче. Я это слышал. И догадывался, что это значит. Только останавливаться было уже слишком поздно.
— Прекрасно. Давайте просить его быть на стороне правых. Давайте скажем: «Боже, благослови всех миролюбивых людей на Земле». Как насчет такого? Так мы просим благословения для жертв, а не для душегубов. Только представление, будто Америка всегда на стороне правых, смехотворно. Нас ненавидят не потому, что мы свободны. Нас ненавидят потому, что мы вооружаем афганских боевиков против русских, а потом уходим и ввергаем их в мясорубку. И еще за сотню других дурных решений во внешней политике. Я просто не могу отсиживаться за мольбами к Богу, за этой сделкой заботиться исключительно о нас, как о возлюбленных чадах, что бы мы ни творили.
