Какое-то время смотрели в окно. По-моему, мы по-прежнему чувствовали себя не в своей тарелке. Я — во всяком случае.
— Во мне такая мешанина из всевозможных чувств получилась, — признался Стэн. — Я посчитал, что оттолкнул тебя.
— Даже не бери в голову. Чувства в нас в обоих смешались. Все перепуталось. Просто ты принялся за дело раньше меня. Просто лучше со старта пошел. Ты понимаешь. Позволив всему пройти через тебя.
Опять неловкое молчание. Подошел официант, принял наши заказы. Я был в какой-то мере признателен за это отвлечение.
— Ты все еще перезваниваешься с Керри? — спросил Стэн. С какой-то осторожностью в голосе.
— Нет. Мы не общаемся.
— A-а. Не мое дело. Не собирался соваться. — Молчание. — Похоже, вы двое были типа… близки. Ты понимаешь. Что-то там такое. Но я не хочу сказать, что это типа…
— Мы не делали ничего за спиной Джеффа. Если ты это имел в виду.
— Дела сердечные. Такое общепринято. Именно так считает большинство людей. Короче. Тут я могу ошибаться. Типа, пытаюсь в твои дела влезть, а на самом деле просто ищу способ, как сказать тебе, что она сейчас с другим.
Я поднял взгляд. Глянул ему в лицо. Заинтересованно. Но… почувствовал ли я хоть что-то? Я замер и на мгновение прислушался к собственным чувствам. Ничего. Ну. Немного.
Вот только и заметил:
— Быстро, однако.
— Ага. Типа, через три недели.
— Что ж. Надеюсь, она счастлива.
— Правда? Такой доброжелательнейшей оценки этого я еще не слышал. Все остальные считают это постыдным. Она даже панихиду по Джеффу еще не устроила.
При упоминании панихиды внутри что-то кольнуло. Я привез мамин прах домой из Канзаса, но еще ничего не сделал, чтобы упокоить его. Сначала ждал, когда Бен привыкнет. А потом…
— Минуточку, — встрепенулся я. — Все? Я считал, что все сгинули.
— Я говорю про клуб старших служащих. Узкий круг других выживших значительных лиц. Возможно, слишком узкий. Слишком плодородная почва для слухов. И мнений. В особенности о том, как другие должны горевать. Я наполовину слушаю, наполовину нет. То есть да-а, быстро вышло, но кто говорит-то? Может, она нашла того, кто помогает ей в этом горе. Совсем необязательно, что это значит, будто она не любила Джеффа.
— Она любила Джеффа, — сказал я. Уж мне-то это было известно.
— Всякое случается, полагаю.
— Жизнь на пятачке вертится.
— Вот-вот.
— A-а. Едва не забыл. Грег Вассерман передает тебе привет. Я сегодня утром у него собеседование проходил, на работу устраивался.
— О, это был бы отличный вариант для тебя. Я вправду надеюсь, что тебя возьмут. Посмотрю, смогу ли замолвить за тебя словечко. Мы с Грегом давние знакомые.
— Так и он говорит.
После того, как подали еду, я рассказал Стэну все. Рассказал ему все про то, как провел время в Канзасе. Сам не знаю, почему. Или сам не знаю… с другой стороны, а почему бы и нет?
— В то утро, — сказал я, — будто все к одному было ужасным, и я никак не мог ничего развернуть обратно. Все так и продолжает идти не так.
— Я об этом очень много думал, — сказал Стэн. — Знаешь. На этот счет есть кое-какие по-настоящему древние теории, верно? Вроде той самой теории о том, что богатые становятся богаче, а бедные — беднее. Похоже на то, как моя мама когда-то говорила: «Невзгоды приходят по трое».
— А есть теории, как от этого шаблона избавиться?
— Наверное. Нам просто нужно свой взгляд нацелить на то, чтобы все снова стало нормально. По-моему, мы попросту обязаны быть уверены в том, что способны попасть отсюда туда.
— Ты веришь в это?
— Я тружусь над этим, — сказал он.
— Что ж, значит, ты действуешь лучше меня. Понимаешь, это отличает тех, чьи чувства бьют прямо в лоб. Они раньше уходят со старта, чем люди вроде меня. Я все еще только раздумываю о том, что произошло. И это словно… я просто не знаю мира, в котором живу. Не знаю, что нам положено делать с таким миром, как этот.
— Если только у тебя в кармане нет другого мира, — сказал Стэн, — нам приходится прокладывать себе путь в этом.
— Видишь? Мне придется побольше потереться возле тебя. Глянуть, не изменится ли что-то.
— В любое время, Рассел.
Тут-то мы и пообещали друг другу продолжить общение. В ближайшее время. И, принимая во внимание последние события, я сообразил, что вполне возможно, что и на самом деле продолжим.
15 декабря 2001 года
Я проснулся и убрался в доме. Буквально сверху донизу. Я даже поснимал все шторы и отнес их в химчистку. Заплатил по всем просроченным счетам, воспользовавшись кредиткой. Нашел место в коридорном шкафчике для хранения своей коробки и коробки Бена. Нашел место на комоде для праха моей матери. Временно.
Как я мог устроить панихиду по матери, если на ней не мог присутствовать Бен?
Я вновь отделался от этой мысли.
Рождественскую деревню я установил на верху книжного шкафа в гостиной. Надеялся, она прибавит уюта.
Я в точности знал, что делал. Старался напором ускорить перемену. Изо всех сил старался возвратить жизнь. Направить ее по новому пути.
К половине четвертого я выбился из сил. Уселся, глядя на деревню в огоньках, и понял, что без штор я, по сути, обречен видеть изменившийся силуэт нижнего Манхэттена.
«Возврат», — думал я. Возврат. Только как возвратишь силуэт нижнего Манхэттена?
Не знаю, была ли то уловка или просто сказался неизбежный голод, только я решил, что и часу прожить не смогу без тайской рисовой лапши. И собрался сбегать в какой-нибудь тайский ресторан, даром что шел снег, а ближайшее приличное заведение находилось в двадцати двух кварталах.
Потом поймал такси до дому, чтобы еда не превратилась на холоде в камень.
Проходя по вестибюлю, я опустошил свой почтовый ящик и понес почту и лапшу наверх. Понимал, что на самом деле сидеть в квартире мне не хочется, но на улице было холодно. А где-то находиться мне надо было. Переодевшись в тренировочный костюм, уселся, скрестив ноги, на диване, любуясь рождественской деревней и поедая лапшу деревянными палочками. Посреди ужина взялся за почту. После возвращения домой это был лишь мой второй набег на почтовый ящик, и в нем было всего два послания. Одно — последнее предупреждение об отключении электричества. Но за него я заплатил утром, пользуясь Интернетом, поэтому, рассудил, на это можно не обращать внимания. Второе послание пришло в простом самодельном конверте, без обратного адреса и со штемпелем Уичито. Что, наверно, на самом деле означало Ниебург. Вся ниебургская почта переправлялась ночью в Уичито для штемпелевания.
Сердце у меня в груди забарабанило: старое и нежеланное ощущение, — и я грубо дернул конверт, порвав его. Увы, это не было письмом от Анат. По сути, оно и письмом-то не было. И я не представлял… не представляю себе, от кого оно было.
