Я заклеил лентой свою коробку и отнес ее в машину.
Потом, подумав, вернулся за коробкой Бена и тоже погрузил ее в машину.
Не то чтобы мне и в самом деле были нужны все эти реликвии, хотя бы и мои. Больше потому, что они явно нужны были моей матери. И потому, что ее не было рядом, чтобы тайно хранить эти памятные вещицы. Мне предстояло хранить память вместо нее.
И, возможно, только возможно, если случится, что Бен когда-нибудь обвинит меня в том, что я совсем забыл о нем, я смогу сказать ему: «Как ты можешь говорить такое, Бен, когда у меня до сих пор лежит открытка ко Дню матери, которую ты сделал, когда тебе было шесть лет?»
Я написал Анат, но не совсем записку. Ведь что написать, я понятия не имел. Поскольку понятия не имел, что случилось.
Вместо этого я записал все свои контактные данные: номер сотового, домашний стационарный в Джерси-Сити, адрес в Джерси-Сити, адрес электронной почты, — свернул листок, положил его в конверт, написал на нем ее имя и оставил на кухонном столе.
14 декабря 2001 года
Была пятница. Четыре дня спустя после того, как я совершил крутой разворот к месту, где быть собирался. И в географическом, и в ином смысле.
Я вознесся на восемьдесят восемь этажей над Манхэттеном. Прошел через собеседования больше половины пути к новой работе в рекламе. Если удастся и я получу эту работу, это грандиозно. Увы, вряд ли получу. Ведь столько много других, кому она нужна ничуть не меньше моего.
Я сидел в кожаном кресле, стараясь не сутулиться и в то же время не выглядеть слишком зажатым. Что означало, что я упускал свой шанс. Стоит только утратить способность быть самим собой, не думая об этом, не сомневаясь в этом, как, считай, что готов, испекся.
Была и еще одна трудность, какую мне не удавалось одолеть. Или, возможно, обе они были взаимосвязаны. Сидя в хорошо обставленных кабинетах рекламной компании, высоко вознесенных над Манхэттеном, я чувствовал, как во мне ярко разгорается посттравматический стресс. Не так-то много раз надо смахнуть пот со лба, чтобы это стало вызывать сомнения.
Я следил за тем, как ведший собеседование проглядывал мое заявление. Кивая то тут, то там. Похоже, он особо и не вчитывался. Почти так, будто рассиживаться с каждым из толпы соискателей было тягомотной формальностью. Я воспринял это как свидетельство того, что мои шансы не очень высоки. Голова человека была склонена, виднелась залысина на макушке. Ему было, я прикинул, где-то за сорок. В душе он, опять же прикинул я, был милым. Вот только подустал основательно. Изнутри.
Откинувшись, он взглянул на меня. Положил мое заявление на дубовый стол.
— Что вы хотите для себя через пять лет? Где видите себя? Какой хотите, чтобы была ваша жизнь?
— Просто хочу быть счастлив.
Он слегка склонил голову набок.
— Счастлив?
Я подумал: «Да. Счастлив. Вы же расслышали это. Верно?»
— Я бы не хотел, чтоб это прозвучало так, будто у меня нет амбиций. У меня их полно. Но я не из тех людей, кто всегда жаждут большего, сколько бы много им уже ни досталось. Понятие устремления в любых делах сопряжено с понятием стремления быть счастливым, верно? Я хочу работать, занимаясь тем, в чем я умел и сведущ, и в этом для меня благо. Я хочу приносить пользу. Хочу жить благой жизнью. Сейчас. Через пять лет. Когда угодно.
Он быстро-быстро моргнул три-четыре раза:
— Необычный ответ.
— В хорошем смысле или в плохом?
— Мне понравилось. По сути. Но, короче. Позвольте мне сказать вам лишь вот что. У нас больше сотни квалифицированных соискателей. Так что принятие окончательного решения — процесс длительный. Не скажу, что вы уже не участник гонки. Но не отказывайтесь пока что от поисков работы. Если вы понимаете, о чем я.
— Да, сэр.
— Грег. От «сэра» я чувствую себя стариком.
— Грег.
— Позвольте мне только убедиться, что я видел все, что вы… — Он вновь потянулся к моему заявлению. Перевернул его. Прошелся по тексту пальцем. Остановился. Замер. Поднял на меня взгляд. Вновь взглянул на место, отмеченное его пальцем. Опять поднял взгляд. Вновь опустил.
— Это шутка? Да нет. Никто этим шутить не станет. Разве нет?
— Сэр? Грег?
— «Хэтчер, Свифт и Даллер»? Вы работали в «Хэтчер, Свифт и Даллер»? До самого одиннадцатого сентября этого года?
Я кивнул, на лбу у меня опять выступил пот.
— Тогда что же вы делаете, сидя здесь по другую сторону моего стола? Или где угодно еще, коли на то пошло?
— Как сказать, Грег. Такое дело. Моя мать умерла утром одиннадцатого сентября. Скоропостижно. Мне позвонили как раз, когда я уходил на работу. У меня есть брат, который… который не может о себе позаботиться. И мне сказали, что я должен бросить все и ехать домой. И из-за этого все время для меня сжалось в то утро.
— Господи.
Молчание. Я посмотрел в окно и увидел самолет в тысячах футов над городом. Размером с игрушку. И все равно в груди у меня что-то сжалось. Я не откликнулся. Да и как, скажите, откликнуться на «господи»?
— Знаете, мне известен всего один из выживших хэтчеровцев, — сказал Грег.
— Стэн Харбо.
— Стэн мой давешний коллега. После колледжа мы с ним начинали в экспедиции одной рекламной фирмы. Он рассказывал мне, что есть еще всего лишь один малый, кого не было в офисе в тот день. Должно быть, он имел в виду вас.
— Должно быть. Я с ним обедаю после этого собеседования.
— Скажите ему, что Грег Вассерман передает привет.
— Обязательно.
Грег встал, и я тоже поднялся. Он протянул мне руку, и я пожал ее.
— Я лишь продвинул вас чуть повыше в гонке. Поле еще обширное, так что продолжайте искать. Если мы не дадим вам знать в течение четырех недель — так тому и быть.
— Благодарю.
Провожая меня до двери, Грег крутил головой:
— Это словно вести собеседование с призраком. Вам повезло, что остались живы.
Это как поглядеть. Однако разглагольствовать я не стал.
Я учусь.
Я вновь бросил взгляд на Стэна поверх меню. Он перехватил его и глянул на меня. Обменялись едва приметными улыбочками. Неловко.
Потом оба вернулись к изучению своих вариантов обеда.
Через несколько минут, когда меню были закрыты и отложены на стол, Стэн сказал:
— Когда ты позвонил, я удивился несказанно.
— Достаточно долго собирался.
— Как я посчитал, ты не хотел иметь со мной каких-либо дел, если не вообще.
— Просто разные копировальные аппараты, — сказал я.
— Понятно.
