— Ты полиции все это рассказывал?
— Может быть. Я не помню.
— Я должен наведаться к ним и снова поговорить.
Круто развернувшись, я направился к двери, удивив охранника, которому пришлось открывать ее для меня. За спиной я все время слышал, как Бен звал меня. Раз за разом.
— Не надо! Не оставляй меня здесь! Дружище, возьми меня с собой! Я хочу домой!
Иногда приходится закрываться, полностью отрешаясь от всего. Затворять двери в те места в вашей душе, что все еще способны чувствовать. Потому как ничего больше сделать нельзя.
Я расхаживал перед заваленным столом Мичелевски. Он то и дело указывал на стул. Но я на него так и не садился.
— Как вы только подумать могли обвинить Бена в преступлении? У него поврежден мозг. У него разум младенца. Марк дал ему зажженную спичку и велел бросить ее. Беном легко манипулировать. Он теряется, когда на него кричат. Он не понимал, что делает.
— Это он сейчас так говорит. Джесперс рассказывает другую историю. И Бен ничего этого не рассказал вчера, когда мы его допрашивали.
— Он испугался. Ему трудно запоминать подробности.
— Или ему просто хочется выбраться и отправиться домой.
Я перестал расхаживать.
— Послушайте. На основании того, что я знаю о своем брате… я не верю, что он лжет. По-моему, у него просто мозгов не хватает, чтобы выдумать ложь. Он не способен даже научиться находить дорогу от остановки автобуса до работы. Два квартала. И вы считаете, он способен сообразить и сказать нечто такое, что возложит в суде обвинения на Марка Джеперса?
— Его освидетельствуют, — сказал Мичелевски. Как будто это было концом всех дел.
— Я переговорю с адвокатом. Вы не имели никакого права допрашивать Бена без присутствия его опекуна. Он, считайте, младенец.
— Откуда мне было знать, что он похож на младенца?
— Это про Бена известно всем и всякому в городе.
Мичелевски откинулся, кресло под ним скрипнуло.
— Я в этих краях новичок.
И только я вознамерился назвать его лжецом (каковым он мог быть, а мог и не быть), как он сказал:
— Вы-то знали. Почему же ничего не сказали? Почему не сказали, что хотели бы присутствовать?
— Вы заявили, что мне нельзя.
— А вы никогда не говорили, что ваш брат умственно неполноценен.
Вздохнув, я тяжело пустился на деревянную скамью. Коп был прав. Моя вина. Почему я не настоял? Упрямый, тупоголовый отказ допустить, что Бена могут заподозрить. Я знал, что он был не причастен, и ожидал, что всем вокруг это тоже известно.
— Ладно, — сказал я, — его освидетельствуют. И это значит…
— Возможно, назначат слушания по поводу вменяемости.
— И, если… то есть, я хочу сказать, когда его признают невменяемым?
— Вероятно, его переведут в больницу штата.
— Надолго?
— Это может зависеть от разных вещей. В худшем случае… для него… до тех пор, пока не решат, что он не представляет опасности ни себе, ни другим.
Не скажу точно, долго ли я стоял там, осознавая это. Упрятывая в сознание совершенно новый набор будущих препятствий на этой дороге с препятствиями, какою стала теперь моя жизнь.
— Но… Бен не изменится никогда. Он всегда будет оставаться в точности таким же.
— Верно, — кивнул Мичелевски.
И это, по-видимому, оказывалось тупиком для… скажем так, многого. Самым малым, из чего был наш разговор.
Часть шестая
Есть где-то радость
10 декабря 2001 года
Я оставил старый «Бьюик» моей мамы за полквартала от автомастерских и пошел пешком. Сам не очень-то понял зачем. Может быть, чтоб Крису Керрикеру было труднее увидеть меня. Хотя к тому времени он уже должен был хорошо понимать, что я приду.
Крис возился с машиной в зоне обслуживания, с головой уйдя под капот какого-то «БМВ».
Я обошел вокруг, так чтобы ему стало меня видно, и лицо его помрачнело.
— А я и не представлял себе, что канзасцы ездят на «БМВ», — сказал я.
Крис выпрямился и швырнул ключ, который держал в руках, тот, звякнув, отскочил от дальней стены мастерской. Помнится, я подумал: плохой, должно быть, знак, если люди постоянно бросаются всем, что у них в руках, при твоем приближении. Особенно если это что-то ценное, что-то, что им опять понадобится.
Крис, по крайней мере, не швырнул ключ мне в голову.
Я до сих пор считаю, а вдруг это знак: мол, пора пересмотреть свою жизнь.
— Мне видеть тебя настолько часто нестерпимо, — сказал Крис. — Могу придумать, как этому помочь.
— Да пошел ты!
Оскар, давний владелец «Автомастерских Оскара», высунулся из своей конторки и, сощурившись, повернулся в сторону зоны обслуживания. Увидел меня, перевел взгляд на Криса. К тому времени он, должно быть, понял, что мои ежедневные посещения не от большой радости. Но он ни о чем не расспрашивал. Возможно, не хотел знать. Возможно, в городке размером с Нигдебург найти хороших автомехаников трудно.
— Что только что случилось?
— Извини, Оскар. Ключ уронил.
Как полагаю, Оскар достаточно долго покрутился в этом бизнесе, чтобы отличить звяканье о бетонный пол случайно выпавшего из руки ключа. Но если и так, он предпочел об этом не распространяться.
Лицо его вновь исчезло.
Оглядываясь назад, не могу не отметить значимости отличия обычного падения вещи от того, что ее швырнули. Что называется, это два совсем разных зверя. Тогда у меня не хватало познаний, чтобы заметить это.
— Я не был там, чел, — кипятился Крис. — Я там не был, я там не был, я там не был. Сколько раз я должен тебе долбить, что я там не был?
— Возможно, до тех пор, пока ты не обратишь это в правду?
— Я тут работаю. Это мой кусок хлеба. Если не возражаешь.
— У моего брата Бена когда-то был кусок хлеба. Я говорил об этом? Он любил свою работу. Ты знаешь. Ту, на которую ему теперь нельзя ходить. Потому как он сидит взаперти в больнице штата. Отбывая срок, который, по справедливости, заслужили вы с Марком.
— Марку сидеть еще полно времени! — резко бросил Крис.
— Марк может выйти через какие-нибудь двадцать месяцев.
— Это бездна времени!
— За то, что вы едва не убили женщину?
— Мы не знали, что она там, чел!
Потом молчанье. Пристыженное — с его стороны, торжествующее — с моей.
Похоже на ключевой момент, верно? Словно я только что раскрыл дело. Только правда в том, Крис частенько допускал такие оговорки. Если я поджимал его хорошенько. Потом он вызывающе смотрел мне в глаза и заявлял, что никогда этого не говорил, что тут его слово против моего, что он будет отрицать это до самой могилы. Потом я пойду к красе и гордости Нигдебурга, который потащит Криса на допрос. В очередной раз. Его отец призовет семейного адвоката сопроводить сына. В очередной раз. И Крис как-то выправит свою историю. Для полиции.
