— Мне же нельзя, — выговорила она. — Ты же знаешь, что мне нельзя.
— Боишься, что он узнает?
— Может быть. Может, узнает, может, не узнает. Не поэтому.
— Почему же?
— Потому, что, думаю, если мысленно пройду через это, то, возможно, не быть мне больше девственницей.
Я почувствовал, как вздыбились волоски у меня на руках и на затылке.
— Я не сделаю ничего, чего бы ты не хотела. Ты знаешь это. Я дал слово.
— Так ведь я не давала. Я такого слова не давала.
Почти минуту ни один из нас ничего не говорил. В буквальном смысле минуту. Дыхание мое усилилось, и я думал, не было ли ей его слышно.
Потом она заговорила:
— Бери телефон и ложись в кровать.
— Хорошо.
Я сделал, как было велено. Разве что на самом деле у меня не было кровати в этой части страны. Пришлось воспользоваться маминой.
Я скользнул под одеяло.
— Сделано. Что теперь?
— Просто положи телефон прямо рядом с лицом. Прямо там, где тебе хотелось бы, чтобы было мое лицо. Теперь расскажи мне что угодно, о чем тебе хочется мне рассказать. Что угодно правдивое. Расскажи мне, что бы ты рассказал, будь я там с тобой.
Я застыл. Не в силах ничего выговорить. А ну как скажу я ей, что люблю ее, а она подумает, что я умом тронулся? Или ответит, что я никак не мог полюбить за такой краткий срок.
Молчание затягивалось.
— Рассел, — прошептала Анат. — Если ты когда-нибудь не побоишься и соберешься рискнуть, сделай это ночью.
— А как же ты? Готова ли ты пойти на риск?
— Я намерена быть с тобой, станет мой отец возражать или нет. Тебе приходит в голову риск пострашнее этого?
Я лежал под одеялом, чувствуя, как ее слова окутывают теплом каждую нервную связь, каждую мышцу, каждую клеточку мозга. Я больше не стыл, как на морозе. Только все равно был не в силах говорить.
— Ладно. У тебя это плохо получается, — произнесла она дразняще. — Я начну первой. В самый первый день, как только ты переступил порог пекарни, я взглянула на тебя и сказала себе: «А вот и он».
— «А вот и он»? — спопугайничал я. Глупо.
— Да. А вот и он. Знаешь, ты думаешь о том, кого можешь встретить и когда он может появиться. Ты всегда знаешь, что придет день, откроется дверь и войдет тот, кого ты ждала. И тогда ожидание кончится. И может начаться твоя остальная жизнь. И в ту минуту, когда я взглянула и увидела тебя, я подумала: «А вот и он».
Опять молчание. Я просто был не в силах связать слова, чтобы заговорить.
— А ты увидел во мне что-то особенное, когда увидел меня в первый раз?
— Нет, — признался я. — Это было во второй.
— О, и это неплохо.
— Помнишь, когда мы говорили о моей матери, я стал плакать? А ты дала мне бумажные полотенца, потому что салфеток под рукой у тебя не было? А через минуту ты сказала, что я так странно смотрю на тебя? Я смотрел так странно потому, что влюбился. В такое время, когда совсем не был уверен, что это справедливо называть любовью. Зато теперь знаю: это на самом деле и была любовь.
— Прямо раз — и все?
— Прямо раз, и все.
— Знаю, кажется, что это очень быстро, а, Рассел? Если бы кто узнал, так сказал бы: слишком быстро.
— Да что они знают?
— Верно. Что они знают?
— Все меняется так стремительно. Жизнь вертится на пятачке. Кто-то мне это сказал. Недавно. Кто бы это мог быть? A-а. Точно. Твой отец. Прости. Наверно, мне не стоило его упоминать.
— Все нормально. Я же не позабыла его или еще что.
— У тебя голос сонный, — заметил я.
— Я не один день не спала. То есть по чуть-чуть. С тех самых пор, как с отцом неприятности начались. Сегодня не выдержала и проглотила таблетку снотворного. Ты побудь со мной, пока я не усну, ладно?
— Обязательно. Мне рассказывать?
— Не знаю. Тебе хочется поговорить? Ты что бы делал, если бы я была там?
— Наверно, просто прислушивался бы к твоему дыханию.
— Отлично. Мы будем просто прислушиваться к дыханию друг друга.
Понятия не имею, кто из нас уснул первым.
Знаю только, что проснулся я от громкого удара во входную дверь. Потом раздался длинный звонок. Я смотрел на телефон в постели рядом с собой. Проверил, на связи ли все еще линия. Но где-то в ночи связь прервалась.
Я услышал визг шин на улице у входа: умчалась какая-то машина.
Я зажег свет, сощурился и глянул на часы.
Было половина третьего ночи.
Я пошел к входной двери.
Когда я открыл ее, Бен свалился в комнату. Посмотрев на него, распростертого на ковре, я, честное слово, подумал, что он мертв. Потом глаза его приоткрылись, он глянул на меня и произнес:
— Привет, братишка.
— О боже. Бен. Ты же пьян.
— Мне привиделся дурной сон, — сказал он.
Я потащил его под холодный душ. Про сон я его не спрашивал.
Ну почему я не попросил его рассказать об этом сне!
23 ноября 2001 года
Еще раз я проснулся в начале седьмого. Очнулся после сна, длившегося всего минут сорок пять.
Сел в постели, стараясь на слух понять, на кухне ли Бен. Потом встал и влез в джинсы.
Бен, оказалось, все еще лежал в постели.
— Братишка, ты так опоздаешь на работу.
— Меня вырвало, — сообщил он.
— О-о! В постели?
— Нет. В туалете.
— A-а. Отлично.
— Мне приснился дурной сон.
— Еще один?
— Нет. Все тот же. До того, как я попал домой. Тот.
— Где же ты успел поспать до того, как попал домой?
— Я не знаю.
— Ты уверен, что попросту не был пьян?
— Я не знаю.
— Я убью Криса. Извини, я на минутку.
Я бегом вернулся в мамину спальню, схватил мобильник. Было бы громадным удовольствием разбудить сукиного сына в шесть утра и сказать, что я убью его.
Попал на голосовую почту.
Я застыл ненадолго, потом дал отбой, не оставив сообщения. Криса я не видел со школы. Оставь я сообщение, что собираюсь его убить, он мог бы подумать, что я собираюсь убить его на самом деле. Он мог обратиться в полицию и заявить, что дни его сочтены. Что ему нужна защита.
Я прошел на кухню, но Бен все еще не вставал. Наверно, не стоило удивляться. Не знаю, почему я не замечал, как приближается беда.
