Долгое молчание. Я чувствовал холодный ветерок на своей шее.
— Я должен идти готовить пончики, — сказал Назир. — Не могу позволить себе не продолжать работу.
И он ушел. Проследовал на кухню, тем дело и кончилось.
Полицейский обратился ко мне и кивнул головой на столик подальше от холода из разбитой витрины. Мы уселись друг против друга.
— Похоже, он немного огорчен, — сказал Мичелевски.
— Еще бы.
— И я его не виню.
— Понятно.
— Так, может, просто подбросите мне кое-какие подробности для протокола?
— Обязательно.
— Это произошло как раз перед тем, как он позвонил? Или вы пришли и обнаружили все в таком состоянии?
— Мы были здесь, когда все случилось. Мне не спалось, вот я пришел сюда поговорить с Назиром.
— И вы видели кого-нибудь? Машину или пешехода?
— Нет. Я выбежал на улицу, но никого не заметил. Было уже слишком поздно.
— Ясно. Н-да. Понимаете, не стану врать и говорить, что расследование выявит больше этого.
— Понимаю. По-моему, ему просто нужно свидетельство полиции для страхового возмещения.
— Понятно.
— Я тоже беспокоюсь за его дочь. Вы же не думаете, что в следующий раз и впрямь швырнут бомбу, верно?
— Сомневаюсь, — сказал коп, вставая. — Ваше имя, для протокола?
— Рассел Аммиано.
— Не подскажете, как пишется? — попросил он.
И я подсказал.
— Короче, я бы не слишком волновался из-за этого. Пока что преступления выглядят как выражение мнения. Может, стоят кое-каких денег. Никто, похоже, не ставит целью чинить кому-то зло. Время пройдет, и все успокоится.
— Надеюсь, вы окажетесь правы, — сказал я.
— Я тоже.
Коп встал, проложил себе путь через море битого стекла до двери и вышел.
Я прошел через кухню, чтобы взять метлу.
Назира я нашел стоявшим у стола, он уперся в него сжатыми кулаками и низко склонил голову. Я подумал, что он плачет.
Но, когда он взглянул на меня, я понял, что он сдерживает гнев. Не слезы.
— Я возьму метлу и избавлюсь от осколков, — сказал я. Он кивнул. Не так, будто говорить было не о чем, а так, будто способность говорить пропала у него на время.
В кладовке я нашел большую метлу. А еще гигантский рулон оберточного пластика. Хотя его я даже и не искал. Я просто потянулся за метлой, перегнулся через большие белые канистры (в кладовке было море этих пятигаллоновых белых канистр с защелкивающимися крышками) — и этот рулон сам попался мне на глаза.
Работая неспешно, стараясь не пораниться, я вымел все стекло.
Но разок все-таки порезался. Потом закрыл проем витрины, протянув несколько полос оберточного пластика из одного конца рамы в другой, закрепив их клейкой лентой, взятой со стойки. Для большей прочности. Занимаясь этим, я заметил, что внизу, на кирпиче под витриной, все еще оставались пятна краски.
Я глянул на часы. Было прилично после пяти. Бен уже должен был встать. Бен всегда просыпался в пять часов.
Вернувшись в кухню, я прислонил метлу к большому холодильнику Назира.
— Я должен вернуться, — сказал. — Бен встает в пять часов. Если увидит, что меня нет, то у него случится припадок.
Назир кивнул. Не глядя на меня.
— Забавно, верно? Я приехал сюда, чтобы найти здесь поддержку, а ночь для вас кончилась так, что мои кошмары кажутся просто счастьем.
— Жизнь вертится на пятачке, — выговорил он, все еще не глядя на меня.
— Что ж… пока.
Я вышел на улицу.
Прошел половину пути до места, где оставил машину, потом развернулся и направился обратно.
— Есть ручка с бумагой? — спросил я Назира.
Он указал подбородком в сторону пачки желтых липучек на боковой стороне холодильника. Рядом на шнурке болтался карандаш.
Я взял карандаш и написал: «Мобильный телефон Рассела. Звонить в любое время». И номер.
— Оставляю свой телефон, — сказал я Назиру. — На случай, если вы будете здесь один и я вам понадоблюсь. Или Анат. Если Анат будет здесь, а что-то случится, то я буквально в двух минутах езды. Смогу успеть на полчаса раньше вас. Только убедите ее, пусть даже не думает, что времени всего четыре часа утра. И неважно, если ей даже просто почудилось. Даже если Анат услышит что-то непонятное. Или вдруг машина остановится у входа, не заглушив мотор. Все, что ей покажется подозрительным. Пусть звонит мне. То есть само собой, если действительно что-то произойдет, ей следует позвонить в полицию. Но если творится что-то, чего она не может понять, то пусть звонит мне. И я приеду сюда и побуду с ней.
Тут Назир взглянул на меня. Обратил на меня свой жгучий взгляд и сказал:
— Благодарю, друг мой.
Больше, похоже, говорить было нечего, так что я дошел до своей машины и поехал обратно к дому.
Бен сидел за кухонным столом, ел хлопья. Он, казалось, удивился, увидев меня входящим с улицы. Однако он не был расстроен. Значит, очевидно, он не знал, что я уехал.
— Я думал, ты спишь, — сказал он.
— Хорошо.
Это было именно то, что, как я надеялся, он подумал.
— Но ты же не спал. Тебя не было.
— Правильно.
— Почему ты не спал?
— Не спалось. Не мог уснуть. Я пробовал, но так и не сумел.
— А-а, — протянул Бен с почти набитым ртом. — Хорошо.
Просто чудеса: больше он об этом ничего не сказал.
Когда я вез Бена на работу, он заметил разбитую витрину за несколько кварталов.
— О, нет, — выговорил он. — Ой, нет. Охо-хо. Это плохо. Это на самом деле плохо.
— Довольно погано, — согласился я.
— Ты говоришь так, словно не считаешь, что это настолько плохо, насколько я считаю.
— Да нет. Я тоже так считаю. Просто я уже знал об этом.
— А-а. Кто же ее разбил?
— Мы не знаем.
— Кто-то разбил и убежал?
— Примерно так и было, да.
Бен присвистнул, размах преступления явно поразил его. По меркам маленького городка это было настоящим событием. По меркам Бена, это было сродни землетрясению.
— Я рад, что не сделал ничего такого плохого.
— Я тоже, брат. Я тоже рад, что ты такого не делал.
23 октября 2001 года
Когда на следующее утро мы с Беном по пути на Герсонов рынок (был вторник, но Бену пришлось замещать упаковщика из другой смены) проезжали мимо пекарни, то увидели новую витрину. Назир, должно быть, договорился с кем-то о ее установке где-то между временем, когда я отвозил Бена домой, и закрытием.
