Я махнул рукой.
Он не ответил.
Штора опять опустилась на место.
Я прошел по газону к двери и позвонил.
Сначала ничего. Долгое ничего.
Потом, как раз когда я уже опять поднял руку для очередного звонка, дверь приоткрылась и Марк просунул в щель голову.
— Чего тебе?
— Просто хотел сказать, что сожалею. Понимаешь, что начал сразу с драки. Без предупреждения: «Пожалуйста, говори о ней с уважением». Или… ты понимаешь. Что-то в этом духе.
Глянул Марку в лицо. На тот кусок челюсти, куда ударил. Ничего. Никакой бросающейся в глаза отметины я не оставил. Испытал наполовину облегчение, наполовину огорчение.
— А-а, — бросил он. — Н-да. Видно, не мое это было дело.
— Верно. Но сказать: «Тебя это не касается» — тоже было бы лучше.
— Ну да. Ладно. Что уж. Быльем поросло, понял?
И дверь опять закрылась.
Я забрал Бена в три пятнадцать. Нечего и говорить, я бдительно следил за тем, чтобы не опоздать.
— Ты вовремя, — заметил Бен, пристегиваясь к сиденью.
— Я почти всегда вовремя. Вчера был единственный день, когда я опоздал.
— Но вчера ты опоздал.
— Я знаю это, Бен. Я это только что сказал. Вчера был единственный день, когда я опоздал. Все остальные дни я приезжал вовремя.
— Но вчера ты и в самом деле опоздал.
— Бен! Перестань! — меня как прорвало. Предохранитель не выдержал. Плохо спал, а утро ввергло меня в странное состояние смутного несчастья. И я в самом деле наорал на него.
— Но ведь было же, — жалостливо произнес он. Будто подчеркивая, насколько справедлив был его упрек.
Потом он молча дулся, а я наслаждался тишиной, но все ж чувствовал себя дерьмово, оттого что обидел его.
— Поговорим-ка о чем-нибудь другом, — предложил я.
— Хорошо. О чем же?
— Ну… расскажи мне, как у тебя прошел день.
— Хорошо прошел.
— Расскажи мне.
— О чем же?
— Расскажи мне что-нибудь, что у тебя было на работе.
— Я укладывал бакалею.
— Что-нибудь поконкретнее.
— Я уложил много бакалеи.
— Ладно. Не бери в голову.
— Погоди! Я знаю! Был один случай. Я знаю кое-что. Пришла миссис Дерст. И купила огромную, гигантского размера упаковку наполнителя для кошачьего туалета. Но положила она ее на такую штуковину внизу у тележки, и вот, когда Эдди отнес ее бакалею к машине, он упаковку в багажник так и не положил. И вот, когда он вернулся с тележкой обратно, там-то она и была. Эта громадная упаковка наполнителя для кошачьего туалета. Вот и пришлось мистеру Маккаскиллу звонить ей, а ей пришлось обратно ехать, а мне пришлось кошачий наполнитель нести на автостоянку, чтоб миссис Дерст не надо было возвращаться в универсам. А потом что, по-твоему, произошло?
— Понятия не имею, брат.
— Оказалось, наполнитель касса и не пробивала. Потому что упаковка была внизу. Но мистер Маккаскилл велел забыть об этом. Потому как ему стало стыдно уже за то, что ей пришлось приехать обратно. Только, по правде, он с каждым поговорил про то, что надо быть внимательнее.
— Другой разговор. Видишь? День-то оказался довольно насыщенным, в конце концов.
Молчание. Потом, когда я сделал последний поворот на пути к дому, Бен произнес:
— Ой. Ой. И еще одно. Я Анат видел. Она приходила в магазин.
У меня предсказуемо участился пульс. Стало неловко: всего-то и потребовалось упомянуть ее имя.
— Она говорила с тобой?
— Ну да. Она всегда говорит со мной. Она славная.
— Это так, — кивнул я. — И о чем вы говорили?
— О тебе.
Я заехал на подъездную дорожку и заглушил мотор.
— Что именно?
Инстинктивно я уже почувствовал, что мне это не понравится.
— Она сказала, что глаз у тебя и вправду выглядит ужасно и что ее это расстроило. А я сказал, что тоже расстроился, но Марк бы тебя не ударил, если бы ты не ударил его первым. И я сказал, что говорил тебе, что ты не должен драться, но что ты сказал, что тебе пришлось ударить, потому как то, что Марк сказал про нее, было гадким.
Я сидел какое-то время, потом уронил голову на руль.
— И что она сделала дальше?
— Она хотела узнать, что же он сказал про нее, но я ответил, что, если честно, я этого не помню, потому как, хоть я и был там, ничего из сказанного Марком не показалось мне гадостью, но он точно говорил о ней, поэтому, возможно, я что-то пропустил. С тобой все нормально?
— Нет, в общем-то, — сказал я, по-прежнему упершись лбом в руль.
— Мне жаль, что с тобой не все нормально.
— Мне тоже, — сказал я и заставил себя встряхнуться. — Я бы тоже хотел, чтоб все было хорошо. Давай-ка пойдем в дом.
14 октября 2001 года
Утром я прибыл в пекарню в обычное время. Через главные двери.
Заметил колокольчик, который зазвенел, когда я вошел, и постарался вспомнить, только ли он появился или я раньше не обращал на него внимания. Все могло быть: когда я заходил в пекарню, голова всего чаще шла кругом и меня занимали совсем иные мысли.
Анат подняла голову, потом опять склонилась над своей работой. То, как она меня встретила, определенно что-то означало. Только я никак не мог понять что. Словно какое-то представление. И в нем было мало хорошего. Мне просто не хватало конкретики.
Я стоял у стойки, пристально глядя на Анат, пока она снова не подняла голову.
— Что? — спросила.
— Мне нужно рассказать вам кое-что.
Сначала она сделала вид, будто и не собирается прерывать работу. Но потом («потом», если честно, отняло слишком много времени) вытерла руки маленьким полотенцем, подошла и встала по другую от меня сторону стойки. Когда она посмотрела на мой глаз, я увидел ее реакцию. Не скажу, что ее передернуло. Но что-то похожее.
— Сегодня он выглядит даже хуже.
— Знаю. И болит тоже сильнее.
— Что же вы хотели мне сообщить?
— Извиниться, что вчера не сказал вам правду. — Я умолк на тот случай, если она захочет что-то добавить. Не захотела. — Наверно, я считал, что вам станет только хуже, если вы узнаете. Но такие решения принимаешь быстро, на острие момента, а потом, позже, оглядываешься назад и понимаешь, что они пригодны на очень короткий срок. В длительной же перспективе, по-моему, всегда лучше, если правда известна всем. Только вчера, когда вы меня спросили, я просто почувствовал, что не смогу перенести выражение вашего взгляда, если расскажу все. Наверно, я больше думал о себе, нежели о чем бы то ни было еще. Но в последнее время на меня столько всего навалилось! Такое ощущение, словно я иду по какому-то натянутому канату, и любая мелочь способна сбить меня с равновесия. Вот я и упустил тот миг, когда должен был сказать правду. А теперь сожалею об этом.
