И тут началась моя вспышка гнева.
Стыдно признаваться в том, что последовало дальше, но мне все надоело, я был унижен и взбудоражен. Вот и принялся орать на маму.
— Ты зачем оставила меня с этим? — завопил я. — Мне не справиться с этим! Я не умею! Не знаю, как у тебя хватало терпения делать это столько лет, но я не могу! Тебе стоило бы оставить мне хоть какие-то инструкции или что-то в этом духе! — я умолк и вслушался в звуки ударов костяшек кулака по черепу. — Я не знаю, как ему помочь! Я для него не помощник! Это нечестно по отношению ко мне! Это нечестно по отношению к любому из нас!
Потом я принялся плакать.
Несколько секунд я тихо плакал, пока не понял, что в комнате стало тихо, если не считать моих редких всхлипов.
Чуть позже я почувствовал прикосновение к своей спине.
— Что это ты плачешь, братишка? — спросил он, усаживаясь рядом на ковер и охватывая своей длинной рукой меня за плечи.
— Я тоже тоскую по ней, понимаешь. Думаешь, я не скучаю по маме?
Молчание, он раздумывал над моими словами. Я ждал, что он скажет, это сложный вопрос.
— Но ты никогда ее не видел.
Я хотел возразить: «Совсем не никогда. Всего шесть лет», — но потом сообразил, что для Бена шесть лет были вечностью.
— Зато я всегда представлял, что вижу.
— Мне не нравится, когда ты плачешь.
— Да-а? Ну так мне не нравится, когда ты себя бьешь по голове. Я не могу с этим справиться. Совсем. Как ты можешь делать себе так больно? Видеть не могу. Это должно быть чертовски больно. У тебя разве голова сейчас не болит?
— Вроде бы.
— Тебе нельзя устраивать себе такую головную боль.
— Наверно.
— Аспирин хочешь?
— Нет. Не люблю таблетки.
— У меня такое чувство, что тебя надо отвезти к врачу. Убедиться, что у тебя нет сотрясения мозга.
Рука исчезла с моих плеч.
— Мне не нравится ходить к врачу.
— Безразлично, что тебе нравится, Бен. Иногда приходится делать то, что нам не нравится.
Бог знает.
— Но мне не нравится делать то, что мне не нравится.
Я рассмеялся, сам того не желая.
— Никому не нравится, приятель.
— Пожалуйста, а? Я себя прекрасно чувствую.
— Договоримся так. На этот раз буду считать, что сотрясения у тебя нет. Но только на этот раз. Зато, если ты еще раз станешь бить себя по голове, мы пойдем к врачу.
— Ладно. Тогда не буду.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Бен встал на ноги. Я остался сидеть, будто прирос к ковру. Очень скоро услышал мультик. Звук на всю мощь. «Хитрый койот и Дорожный бегун».
Вздохнув, я поднялся с пола. Подобрал с ковра фото мамы и папы.
— Я поставлю его обратно. Не возражаешь? — но я спросил как раз тогда, когда койот бежал по краю утеса, осторожно ощупывая воздух одной лапой, потом махнул на прощанье и упал.
Веселый, от всей души смех Бена. Я понял, что лучше не пытаться завладеть его вниманием.
Я отнес фотографию обратно в гостиную, поставил на полку. Я смотрел на маму и словно понимал, что бы она сказала мне, если бы была здесь: «Видишь? Ты же соображаешь».
— Нечестно, — произнес я вслух. — Нечестно, что мне приходится соображать. Тем более все самому.
«Расскажи мне все об этом», — попросила она.
Во всяком случае, так прозвучало в моей голове.
18 сентября 2001 года
На следующее утро я проснулся рано. Четверть седьмого. Пробовать уснуть опять было без толку. Бен все равно разбудил бы меня через несколько минут.
Я лежал в свете ночника, стараясь решить, нужно ли мне ехать сегодня в пекарню. Говорить честно, я был слегка напуган напором Назира. Не то чтобы очень сильно. Но в моем изможденном состоянии… Я закрыл глаза и мысленно ощупал дыру внутри себя. Сказывалась нехватка ресурсов, недостаток сопротивления. По причинам, в которых я и сам не мог разобраться, мне не хотелось ехать к Назиру. По крайней мере не в то самое утро.
Открыв глаза, я увидел стоявшего у кровати Бена.
— Я встану через минуту, дружище, — сказал я.
— Я не хочу ехать на работу сегодня. Неважно себя чувствую.
— Голова? — спросил я, не на шутку встревожившись. Быстро сел.
«У него сотрясение, конечно же, сотрясение, — подумал я, — надо было везти его в травмпункт, нравилось ему это или нет, а вот теперь аукнулось, и хоть локти кусай… я ужасный, ужасный брат».
— Нет. Не голова.
— Что же тогда?
— У-у. Уф. У меня… живот.
— Что с ним?
— Он… болит.
— Тебя тошнит? Не кажется, что вот-вот вырвет?
— Нет. Он просто болит. Так, чуточку. Не настолько, чтобы идти к врачу.
— Если всего лишь чуточку, может, тебе все же стоит поехать на работу?
— Нет. Слишком болит, чтобы работать. Но не настолько, чтобы к врачу.
— Ты уверен, что это не голова? Я все еще боюсь сотрясения мозга.
Только я не боялся. Уже не боялся. Просто исследовал границы его все более необоснованных жалоб.
— По-моему, и голова тоже. Болит. Немного. Но не так, будто у меня сотрясение. Как-то по-другому.
— Как-то по-другому. Интересно. Так что, по-твоему, нам делать?
— Ты должен сказать мистеру Маккаскиллу, что я не приеду.
— Я должен? Почему не ты? Это твоя работа.
— Я не знаю номер его телефона.
— Как так можно: ты там работаешь и у тебя нет номера телефона?
— Потому что он был записан у мамы.
Я вздохнул.
— Понял. Ладно. Ты отправляешься обратно спать. Я посмотрю, сумею ли разобраться с этим.
Я встал, оделся, потом взглянул на телефонные номера на стенке холодильника. Удалось отыскать только мой. И ничей больше. Я порылся в до смешного тонюсеньком телефонном справочнике (на всю страну) в ящике под телефоном на кухне. Выискал Герсонов рынок.
Позвонил, но попал только на автоответчик, сообщавший часы работы.
Бена я нашел в спальне, он лежал на боку под одеялом, свернувшись в клубок.
— Ничего, если ты побудешь немного один?
— Ага.
— Уверен?
— Ага.
— Хорошо. Я ведь не нашел нужного телефона. Вот и придется съездить на рынок и сказать лично.
— Хорошо. Скажи, что я болен по-настоящему.
