— Люди испугались. И это пробудило их наихудшие качества. Видимо, кто-то напился. Большинство людей стараются сдерживаться, пока не напьются. И подзуживают друг друга на такое.
И только потом сообразил: ночь-то была воскресной. Кто же идет и напивается в стельку на ночь в воскресенье?
И тут я понял.
Только это было всего лишь косвенное обвинение моей старой компании. В лучшем случае.
Не так ли?
Я отправился на пробежку. Наконец-то. Наконец я хорошо отдохнул, чтобы попробовать. Сложность была только в одном. Я не бегал в Нью-Йорке. Ни на Манхэттене. Ни в Джерси-Сити. Ни в каком другом городе.
Полагаю, начал откалываться кусок льдины под названием отрицание. Я отказывался хорошенько оглядеться вокруг и принять то, где оказался. Но лед сдвинулся, когда я побежал: я тосковал по Нью-Йорку настолько сильно, что настал момент, когда мне пришлось остановиться и опереться на собственные колени. Попробовал выдохнуть это чувство из себя. Любой проезжавший мимо, наверное, думал, что я просто сбился с дыхания.
Неплохой способ спрятать горе. Стоит запомнить. Потом я должен был признаться себе в еще одной проблеме. Встретив Анат, я запустил гаечный ключ в шестеренки своих полуготовых планов. Думаю, я был так уверен, что продам дом и возьму Бена с собой в Нью-Йорк. Пусть задумка по перевозке Бена и была многим чревата. Только я намеренно не вдавался в подробности при свете дня.
Теперь у меня было кое-что в Нигдебурге, кто-то, от кого я, возможно, и не был готов отказаться. Поэтому я бежал по улицам городка, полностью осознавая, что я остаюсь. Считал: надо бежать упорней, быстрее, рассчитывая на то, что эндорфины меня выручат.
Потом я увидел Винса Бака. Он с родителями и сестрой (с которой я дважды ходил на свидание в школе) усаживались в стоявшую возле дома машину. Винс был в форме. И я понимал, что для них это животрепещущий момент. Это было видно по серьезности на лицах всего семейства. Они провожали его в аэропорт или на вокзал. Или куда там провожают сына в таком случае.
Винс был знаменит в школе своими косматыми длинными черными волосами. Теперь же он был брит почти налысо, особенно с боков.
Я остановился. Прервал пробежку.
— Эй, — крикнул я, — Винс!
К тому времени Винс остался единственным из Баков, не сидевшим в машине. Так что я не мог поприветствовать Ханну. Меня занимало, подстроила ли она это нарочно или просто меня не видела.
— Расти! — воскликнул Винс.
— Извини, я не пришел вчера на ваш мальчишник.
— Не велика беда. Марк плел что-то странное про это, но ты же знаешь Марка. Никто с ним ни в чем не соглашается.
Потом мы просто стояли, не было слышно ни звука, не считая моей одышки. Говорить уже было не о чем.
Только я кое-что заметил. Я уже упоминал, что не знал Винса или Пола так, как я знал Ларри. Ларри казался лучше остальных только потому, что я недавно виделся с ним. Сейчас я увидел Винса. И понял, что хочу, чтобы и Винс не вернулся домой в деревянном бушлате.
— Давай возвращайся живым и здоровым, — сказал я. — Ладно?
— А то, — хмыкнул он. В нем не было заметно ни малейшей нервозности. — А знаешь, я ведь за тебя на это иду.
Вот уж, казалось, совсем неуместное высказывание.
— За меня?
— Да. За тебя и за всех других, кто был в тех башнях.
— A-а. Точно. Понял.
Я не мог не подумать о мирных афганских гражданах, которым суждено непременно погибнуть. Мирные граждане всегда гибнут. Наряду с молодыми людьми в военной форме. И я подумал: «Не делай этого за меня». Только я поумнел и промолчал. Ни слова не сказал о бессмысленности этого. Я постигал науку жизни.
Просто пожал Винсу руку и снова побежал.
Какое-то странное выдалось утро.
Мы поужинали, и я только закончил мыть посуду. Посмотрел вокруг и понял, что не знаю, где Бен. Заглянул в телегостиную. В его спальню. Бена нет.
— Бен? — позвал я, находясь уже на грани паники.
Никакого ответа.
Заглянул в ванную. Бена нет.
Нашел его в гостиной. Слава богу. И впервые вздохнул свободно за долгое время.
— Брат, ты почему не отзывался?
— Что?
— Я тебя звал.
— А-а.
Я пошел туда, где он стоял. Перед камином. Стоял и не сводил глаз с полки, так же, как и я в первую ночь своего возвращения. Я раздумывал о рождественской деревне. А о чем раздумывал Бен?
Подойдя ближе, я заметил, что нет фотографии мамы с папой. Но отыскал ее. Всего долю секунды спустя. У Бена в руках. Я вытянул руку и положил ее ему на плечо, но он стряхнул ладонь, отдалившись от меня. Это меня обидело. Я не был готов к тому, что это меня заденет.
— Ты тоскуешь по ней, — произнес я. — Да?
Он долго не отвечал. Я уже решил, что он так и не ответит. Бен не отрывал глаз от фото.
— Она не вернется, — проговорил он. — Так ведь?
Я от души и глубоко вздохнул.
— Вернулась, если бы могла, братишка. Но она не может. Никак, — еще одна долгая пауза. Потом я сказал: — Послушай. Разве не пора смотреть мультики, которые так тебе нравятся?
— Не знаю.
— Уже полседьмого. Разве не в это время их начинают показывать?
— Наверно.
— Хочешь, вместе посмотрим?
— Наверно.
Бен неспешно пошел со мной к телевизору, все еще сжимая в руках фотографию. Я усадил его в большое мягкое кресло.
— Какой канал, дружище?
— Не знаю.
Я понимал: оставь я его один на один с телевизором и пультом, он бы нашел мультики. Только я не хотел с ним спорить. Вот и принялся искать программу передач.
— Где телепрограмма?
— Что?
— Телепрограмма. Из газеты.
Ответа не последовало, и я просто продолжил искать. Посмотрел на кофейном столике. Под стульями. На телевизоре.
Потом услышал звук: что-то приглушенно звякнуло. Словно ударилось. Резко обернувшись, увидел, что Бен бросил фото в рамке на ковер и теперь сидел в кресле, подавшись вперед, и кулаками молотил себя по голове. И, поверьте мне, бил крепко.
— Бен! Эй! Не делай этого! Перестань! — он, однако, не переставал. — Слышишь! Не бей себя!
Только с тем же успехом я мог уговаривать фотокарточку или ковер. Я попытался схватить брата за руки. Но он все равно продолжал бить себя, подтягивая меня поближе при каждом ударе. Попросту тащил меня. Потом мне показалось, что Бену надоело сдерживаться, потому что он с силой, обеими руками сразу, толкнул меня, и я плюхнулся копчиком на ковер.
