— Ты что-то сказал, братишка? — крикнул Бен.
Сам он был в комнате с телевизором. Смотрел мультики. На полной громкости. Даже отсюда, из гостиной, я слышал, что Даффи Дак считал, что пришел «кволичий» сезон, а Багз Банни полагал, что настал «утковый» период, и каждый думал, что Элмеру Фадду надо стрелять в тех, а не в этих. Каждое мультяшное ружейное баханье исторгало из Бена ручеек басовитого хохотка.
— Ничего, дружище. Просто кое-что нашел.
— Что-то плохое?
— Нет. Хорошее. Очень хорошее.
Хорошим это было по многим причинам. Я все еще подсчитывал все эти причины, когда говорил.
Хорошо потому, что это значило: мне не придется отыскивать невесть где тысячи несуществующих долларов на священные похоронные обычаи. Еще лучше потому, что мне не придется терзаться из-за неверного выбора, думая, устраиваю ли я все так, как хотелось бы маме. И еще одна причина. У меня были сомнения насчет Бена и традиционных похорон. Знаете, с открытым гробом и усопшей, одетой и накрашенной так, чтоб выглядеть «совсем как при жизни». Как бы Бен отнесся к такому? Он ведь все еще ждал ее возвращения. Совершенно очевидно. По ночам меня мучил кошмар, как он поднимает маму из гроба и несет домой, и никто не в силах его остановить.
Ну и окончательная благодать: заупокойная служба с красивым фото и урной с прахом не сильно зависит от времени. Что позволяет сделать ее более зависимой от Бена. Надо будет, можем и месяц подождать. И даже два. Дать ему больше времени привыкнуть.
Подняв взгляд, я увидел, что Бен стоит в дверях гостиной, едва не упираясь головой в верхнюю планку.
— Что ты отыскал?
— Кое-какие планы, составленные мамой.
— Почему хорошо?
— Потому, что они позволяют мне узнать, что ей хотелось, чтобы я сделал.
— О-о. Что?
Ну вот, как мне отвечать на это? Порой правда просто не подходит ко времени.
— Это долгая история.
— Почему ты просто не спросишь ее, когда она вернется?
— Потому… Брат… она уже не вернется.
Бен повернулся и исчез в комнате с телевизором.
Я решил, что исполню долг брата лучше, если не оставлю этого просто так.
Я присоединился к Бену у телевизора, где подобрал пульт и выключил звук у мультика.
— Эй! — воскликнул он. — Я же смотрю!
— А мне нужно поговорить с тобой.
— Все равно оставь, пусть дальше показывает.
— Я не могу думать и говорить с тобой при всем этом шуме.
— Сделай потише.
— Но тогда ты будешь слушать Багз Банни, а не меня.
— Нет. Я буду слушать.
— Обещаешь?
— Ага. Обещаю.
Я вновь включил звук, но сделал его едва слышным. Видел, как Бен подался немного вперед, поближе к телевизору, стараясь расслышать. Но тут мультик кончился, пошла реклама, и я опять выключил звук, а он повернул голову ко мне. Только его взгляд все равно был направлен куда-то на ковер.
— По-моему, ты не совсем понимаешь, что значит, когда кто-то умирает, — начал я.
— Что?
— Это значит, что умерших ты больше не увидишь.
Никакого ответа.
— Как Санди. Помнишь Санди? — спросил я.
— Нет.
— Наша собака. Наша собака-колли. Помнишь?
— Нет.
— О-о. Очень плохо. Я думал, ты, возможно, помнишь Санди.
— А я вот не помню.
— Подожди, я попробую найти фотографию. Вдруг это поможет, — я прыжком вскочил на ноги и поспешил в гостиную, надеясь, что старый альбом с фотографиями лежит там, где хранился всегда. В отделении под столиком рядом с диваном.
Я открыл маленькую дверку с бронзовой ручкой, залез в отделение — там он и оказался. Я сразу его нащупал. Громадный старинный альбом в деревянных обложках с кожаным переплетом. В нашей семье он жил намного дольше меня.
Я услышал, как звук телевизора взлетел до дребезжания: «Сильвестр и Птичка Твити».
Я перебирал одно фото мамы с папой за другим, изо всех сил стараясь не отвлекаться на чувства. Всегда смогу сделать это чуть позже. А в тот момент мне надлежало исполнять важную братскую роль.
И потом — вот она, Санди. Совершенное подобие знаменитой колли Лесси. Прекрасная собака. Сердце болезненно сжалось, когда я смотрел на ее фото. Она жила в доме, когда я родился. Порой мне кажется, что она была первым, кого я увидел, открыв глаза. Порой мне кажется, что я самого себя поначалу ошибочно принимал за щенка. Я любил ее безмерно, безумно. Ее смерть меня опустошила. Мне было, наверно, лет шесть, когда она умерла. И я не понимал. Хотел видеть ее снова и не понимал, почему никто не мог мне помочь.
На фото я был вместе с нею. Мне и двух лет не было. Навалился на собаку, ухватился за шерсть так, что Санди, должно быть, больно было, а она улыбалась. Терпеливая. Гордая. Держась за нее так, я учился ходить.
Я взял альбом с собой.
Я опять убавил звук телевизора почти до нуля.
— Вот это Санди.
Я положил альбом брату на колени.
Бен оторвал глаза от телеэкрана — в первый раз на моей памяти.
Тронул фотографию.
— О-о! — выговорил он. Приглушенно. Благоговейно. — Она хорошая собака! Она славная собака!
Бинго. От крутняк. У меня получилось.
— Видишь? Ты помнишь?
— Нет.
— Тогда откуда же тебе известно, что она хорошая собака?
— Ну. Только взгляни. Только посмотри на нее.
«Славный удар», — подумал я. В следующий раз не стану спешить с поздравлениями самому себе.
— Слушай, Бен. Погоди минуту. Если ты не помнишь ее, то откуда узнал, что она — это она?
Ведь я не называл местоимений, указывающих на пол.
Долгое время Бен не отвечал, потом сказал:
— Это сложный вопрос.
Он закрыл древний фотоальбом, бросил на ковер, и его взгляд возвратился к телевизору.
Я вздохнул.
— Давай попробуем подойти к этому по-другому. Может быть, вместо ожидания увидеть маму по-старому, как тебе привычно, ты можешь открыться чему-то новому.
Я был практически уверен, что он меня не слушает. Пока он не сказал:
— Чего?
— Может, ты ее больше и не увидишь. Но будешь способен чувствовать ее здесь.
— Почему бы мне не видеть ее? — в голосе Бена звучало волнение. И неожиданно — тревога.
— Я просто хотел сказать, может, ты будешь чувствовать, как она смотрит через твое плечо. Ты понимаешь. По-прежнему рядом с тобой.
