– Оставьте, пожалуйста…
Сперва он взял в руки фотоаппарат.
– Я собирался выбросить это в реку, – сказал он.
Сердце мое заколотилось. На пленках было единственное, что осталось мне от нее. Несколько еще не проявленных фотографий. Мое сокровище.
– Не знаю, зачем ты явился ко мне со всем этим.
– Я заблудился. Я не собирался приходить к вам.
– Это твои вещи?
– Да.
Если честно, фотоаппарат принадлежал моему отцу, камера – матери, а пленки я взял из комода у нас в гостиной. Так что, по правде говоря, я не владел ничем, кроме воспоминаний, зафиксированных на пленке. Да и воспоминания уже не внушали мне уверенности: мои ли они?
Мужчина повернулся ко мне спиной. Кажется, он размышлял.
Сегодня мне известно, как в той комнате за несколько секунд крепко-накрепко завязались узелки наших судеб. Я отлично представляю, что было бы с моей и его жизнью, если бы сумка утонула в реке. Зачем он потянул за тоненькую ниточку, именно ту, которая подвергала его опасности? Ведь он и без того годами жил в страхе. Зачем он выбрал самый ненадежный путь?
Он протянул мне фотоаппарат.
Как он мог предугадать, что этот величайший риск – риск доверия – впоследствии спасет его?
Думаю, нас обоих спасла жестокая девушка, запечатленная на пленке. Я вспомнил о ней – и на глаза навернулись слезы. Как раз в эту секунду он обернулся.
Прошло еще немного времени. Хозяин собрал мою сумку и бросил на кровать.
– Не пользуйся этим, пока ты в моем доме, хорошо?
Дверь заскрипела. Вошли остальные собаки.
– Ты понял?
– Да.
4. Девушка
На третий день мне удалось дойти до камина. Но я не слишком обрадовался. Я всё меньше торопился выздоравливать. Дом с его темным деревом и черепицей зачаровал меня. Он защищал от тоски.
Прислонившись плечом к стене, я смотрел на расстояние, которое преодолел, и не верил своим глазам. Старое кресло рядом со мной напоминало жабу, гревшуюся у камина. Сесть в него я не решался. Благодаря теплу и свету очага казалось, что кресло дышит. Стена, составленная из чемоданов, тоже выглядела живой. С первой же секунды я проникся к ней симпатией.
Наверху слышались шаги хозяина. Он редко поднимался туда – только чтобы отнести свои загадочные чемоданы да поздно вечером, когда приходила пора ложиться спать, потому что внизу я занимал его постель.
Я был одет в ту одежду, которую в первое утро нашел у себя на кровати. Никогда раньше я не носил ничего подобного: великолепные штаны из ткани более плотной, чем театральный занавес, вязаный черный жилет, носки до колена.
Меня принимали как почетного гостя. Хозяин дома ни разу не спросил, когда я планирую уехать.
Я слышал, как на улице резвятся, купаясь, собаки. Я прекрасно чувствовал себя, стоя в полутьме. Едва наступала ночь, на окнах опускались темные занавески. Ни один луч света не проникал в спальню.
Я пытался представить себе жизнь хозяина дома.
Он жил в стороне от мира, занимался непонятными делами, записывал что-то в тетради, перебирал неведомые коробки и чемоданы, словно готовясь в любой момент взять свой огромный багаж и уехать. Почему его жизнь стала такой? Я отодвинул занавеску и увидел в окно, как он собирает последние осенние овощи в огороде, располагавшемся на узкой полоске между домом и рекой. Несколько часов в день он охотился в лесу, а потом возвращался с кроликом или с птицей, которую волокли собаки.
Стоя у камина, я заметил на одном из столбов, подпиравших потолок, маленькую рамочку. Балансируя, как эквилибрист, чтобы поменьше наступать на больную ногу, я подошел поближе и разглядел старую черно-белую фотографию. На ней был снят кусочек тротуара и огромная витрина магазина. Снаружи шел снег, дверь была приоткрыта, и внутри стояли мужчина и женщина, наверное, владельцы лавки. На витрине красовалось восемь букв, блестящих, словно на вывеске ювелира:
СЛАДОСТИ
А над этим словом:
Дом П.
Лавочка «Дом П.» казалась простой и изысканной. На тротуаре в снегу стояли три коробки, готовые к доставке. В правом нижнем углу фотографии кто-то написал:
Скоро Рождество!
Дела идут прекрасно.
У нас всё хорошо. Береги себя!
Не трать силы понапрасну.
Я также разобрал дату, неловко выведенную уже другой рукой: 1941.
Эта фотография довершила в моем сознании образ хозяина дома. Тот, кто вешает на стену фотографию магазина сладостей, не может быть совсем уж плохим. Еще мне понравилась надпись.
Это была частичка другого мира, в котором люди общались, обменивались новостями. Фотография «Дома П.» меня очень порадовала, немного смягчив напряжение, вызванное таинственностью дома, в котором я провел уже три дня.
– Ты ходишь?
Я не слышал, как скрипнула лестница. Хозяин стоял у камина и смотрел на меня.
Указав на фотографию, я спросил:
– Это была ваша семья?
– В какой-то степени.
Я почувствовал, что могу разговорить его, и попробовал воспользоваться этим.
– А что в чемоданах?
– Подойди. Хочу посмотреть, как ты ходишь.
Я сделал несколько шагов в сторону камина. Хозяин дома почти улыбался.
– Видишь ли, она не последняя, из-за кого ты будешь бегать по лесам.
– Кто?
Я посмотрел на него в недоумении. Он подтолкнул меня в старое кресло, куда я мягко приземлился. Мой вид, кажется, позабавил его.
– О чем вы?
– Да так.
Он присел на корточки перед камином. В такой позе он обычно готовил. Дважды в день он подавал мне еду, подобно кузнецу извлекая свои творения из огня. Но в этот вечер он не запекал принесенную с охоты птицу, начиненную каштанами, а только смотрел на угли неподвижным взглядом.
– Неужели я рассказывал вам о ней? – спросил я.
Он попытался сменить тему:
– Ничего здесь не трогай, хорошо? Не открывай чемоданы.
– Я рассказывал?
– Это необязательно.
– То есть вы и так знаете?
– Ничего я не знаю, – ответил он. – Просто вижу, в каком ты состоянии.
Он помешал угли и добавил:
– Я всё понимаю. Я однажды выпрыгнул из поезда. Это не так больно.
Я не очень понимал, о чем он, но его слова тронули меня. Да-да, в тот момент, когда я бросил велосипед в траве, чтобы бежать через лес, я чувствовал себя так, словно спрыгнул с поезда. Встреча с ней – прожгла меня насквозь, разлука – ранила навылет. Как разрывная пуля.
