Несколько дней спустя мальчика находили в заднем помещении лавки. Он старательно лепил мармеладки.
– Как дела, малыш?
Он поднимал глаза, и было видно, что на некоторое время он успокоился. Никто не знал, куда он убегал. Но сладостное ощущение его присутствия, его ловкие руки и бездонные глаза заставляли забывать о плохом.
Каждый год накануне Рождества лавка Перла открывалась для детей. Они прибегали целыми толпами, словно маленькие варвары с ранцами за плечами. Перед дверью они на секунду останавливались, чтобы отдышаться, пригладить волосы, глядя в витрину, и затем по очереди, не толкаясь, заходили в магазин. Слишком взрослые девочки брали за руку маленьких, чтобы не привлекать внимания к своему возрасту. И без того вежливые дети старались вести себя безукоризненно, говорили «Здравствуйте, мадам!»; «Веселого Рождества, месье!» Даже маленькие шалопаи и хулиганы с кепками в руках вели себя тише воды ниже травы, зачарованные порядком, золотистым светом, красками, запахами: дети словно шагали по сахарным облакам.
По случаю Рождества каждый получал в подарок мармеладку в белой бумаге с красными буквами.
Двадцать четвертого декабря клиенты уступали очередь детям. Получив угощение, ребята не спешили уходить – уж больно хорошо было в лавке. Они медленно шагали к выходу. Впрочем, никто не рисковал подходить к прилавку дважды. Ведь господин Перл изобрел приговор «семь лет без мармелада» – для тех, кто попытался бы смухлевать. А когда тебе шесть или восемь, такой срок равносилен вечности.
К тому же здесь, в еврейском квартале маленьких лавочек и ателье, зимой 1938 года лучше было бы не думать о том, что будет с этими детьми через семь лет, после войны.
Когда волна ребятишек схлынула, мальчик отправил Перлов домой.
– Я всё закрою. Идите спать.
Жак Перл не спорил. Он видел, как устала жена, да и сам уже с трудом держался на ногах.
Утром этого дня посреди толпы детей в лавку заявились двое полицейских. Перл отвел их в отдельную комнатку.
Они пришли за неким Джошуа Перлом, которого обвиняли в уклонении от воинской обязанности. Перл слушал жандармов раскрыв рот, а затем сказал, что его сын первым бы отправился защищать свою страну. Если бы не умер пять лет назад.
Перл был совершенно спокоен. Но вдруг один из полицейских, нос которого подрагивал в такт словам, спросил:
– Вы уверены?
И тут Жак Перл отчетливо вспомнил тело сына под простыней в гостиной. По лицу хозяина лавки жандармы поняли, что им лучше убраться восвояси.
К восьми вечера сердце Перла так и не успокоилось. Он взял под руку жену и повернулся к мальчику.
– Спасибо, малыш. Когда закончишь, сходи к штукатуру с улицы Сентонж, у него праздник, и все три его дочки вчера по очереди заходили за тобой. Развлекись немного.
Супруги поцеловали мальчика в лоб и пошли домой. Они старались не отмечать Рождество. Так они проявляли оставшееся у них религиозное чувство.
Оставшись один, мальчик тщательно вымыл прилавок. После грандиозной распродажи в лавке не оставалось ничего, и на следующий день «Дом Перла» всегда бывал закрыт.
Мальчик подмел пол. Он умел прибираться. Печь не горела, но от нее до сих пор шло тепло. У двери под занавеской лежала книга в потрепанном переплете.
Мальчик поднял книгу, вытер ее. Наверное, кто-то из детей уронил, когда приходил за мармеладом.
У Перлов книг не водилось. Только толстый словарь за стеклом в шкафу, запертом на ключ. И больше ничего. Каждый день супруги читали газеты, спеша узнать, что происходит в мире. Если маленькому Джошуа когда-то и дарили книги, то их давным-давно раздали знакомым.
Мальчик посмотрел на золотую с красным обложку. Затем положил книгу на прилавок.
Еще оставалось прополоскать огромную бадью. Он отнес ее в раковину в подсобном помещении. Он повернул кран, чтобы наполнить емкость, и, пока вода текла, вернулся к прилавку.
Стремясь занять руки, мальчик перетасовал карандаши в стакане, соскреб застывший сахар с краешка оловянной посудины, а затем наугад открыл книгу.
Наклонился, чтобы прочесть одну строчку. Первую, которая попадется.
Читал он плохо и медленно, но слова буквально подступили к горлу.
Пораженный, он поднял голову, поспешил выключить воду, которая уже грозила перелиться через край, и вернулся к книге. Еще раз перечитал фразу. Все слова стояли на своих местах. Он закрывал глаза, снова открывал: фраза никуда не исчезала.
Он продолжал читать. Он понимал не всё, но текст казался ему смутно знакомым. Маленькая книжечка за полтора франка вызывала бурю эмоций. Он чуть не плакал. Что происходило?
Мальчик наконец нашел тропинку, которую искал, круша шкафы. Нашел слуховое оконце в свой потерянный мир.
За три года он ни разу не видел связи между тем миром, где очутился, и лабиринтом своих воспоминаний. Между ними была бездна. И в этой бездне закипали его безумие и гнев. Мог ли он доверять собственной памяти? Он уже начинал думать, что его голова набита иллюзиями, мечтами о любви прекрасной феи.
Однако на страницах книги внезапно возник тот самый мир из закоулков памяти. Речь шла не о нем, но он узнавал сюжет. В книге описывались королевства, несчастные принцы и колдовство. Всё это вдруг снова стало реальным. Словно кто-то отпечатал память на листе бумаги.
Он чувствовал, как слезы затекают за ворот рубашки.
Стена тюрьмы, куда он был заключен, треснула. Трещинка была совсем небольшой, но сквозь нее просачивалось тепло, оно наполняло комнату и давало надежду, что где-то существует потайная дверь, в которую он однажды войдет.
Надо было уехать и исследовать мир, чтобы ее отыскать.
Он выключил свет и долго стоял в темноте под тусклым светом, который бросал на «Дом Перла» уличный фонарь.
Когда три дочери штукатура пришли за ним и уткнулись носами в витрину, он спрятал книгу. Девушки делали ему знаки. Он открыл дверь.
– Ты идешь?
Они возвращались после полуночной мессы. На них были самые красивые шали, из которых едва виднелись щеки и глаза.
Сюзанна, самая старшая, почти не разговаривала.
От девушек пахло горячим воском и ладаном. Он последовал за ними, слушая ритмичное постукивание их деревянных каблучков по мостовой.
Это было первое и последнее Рождество, которое он провел с настоящей семьей, поедая каштаны с пылу с жару. Три сестры сидели на диване в гостиной, прижавшись друг к другу. Их отец немного волновался из-за того, что дочери привели молодого человека. Повсюду горел свет. Хозяйка, как все остальные хозяйки в этом городе и в этом мире, извинялась за то, что курица то ли слишком хрустящая, то ли слишком ароматная, то ли слишком сочная.
Сюзанна бросала на него внимательные взгляды. Младшая, Колетт, заливисто смеялась, глядя то на гостя, то на сестру. Но он, казалось, был далеко отсюда. Подойдя к окну, гость отодвинул занавеску и посмотрел на темную улицу. Он уже знал, что должен уйти и посвятить свою жизнь поискам.
