– Что вы здесь делаете? Я же просила вас не приближаться к моей дочери, – зашипела она, хотя Катя все равно не могла ее слышать.
– Это и моя дочь, Лиля, по крайней мере по документам, – мягко, но настойчиво возразил Леонид, делая несколько шагов в палату и останавливаясь, судорожно вглядываясь в мертвенно-бледное лицо дочери.
Врач сказал, что состояние стабильно тяжелое, никаких изменений. Вместо Кати дышала адская машина, вскрытая трахея закрыта пластырем. Лене захотелось прикоснуться к Кате рукой, отмотать все назад, защитить свою девочку, убрать этот кошмарный шрам с ее горла и тот, который еще появится у нее на сердце.
– Я уже проконсультировалась с юристом, лишение вас с Викой родительских прав – это вопрос времени, – продолжала гнуть свою линию Лилия, удивляясь самой себе.
Ей, никогда ни с кем в жизни не спорившей, хотелось дерзить и перечить в ответ на каждую фразу Леонида. Он был виноват в ее разрушенной жизни. Виноват своей слепотой и глухотой, упорным нежеланием ничего не замечать. Возможно, отбрось она сейчас эмоции и заговори языком аргументов, она бы нашла, что возразить самой себе, но чувства бушевали, и ей хотелось, чтобы этот человек убрался как можно дальше от ее девочки.
– Вы что, правда думаете, что из-за изменений в какой-то бумажке я перестану любить дочь? – усмехнулся Леня и, обойдя кровать с другой стороны, взял Катю за руку.
Ладошка была ледяной, узкой, чужой, словно его родную девочку заменили безжизненной куклой. Инстинктивным движением Леня поднес ее к губам и начал дуть, пытаясь согреть. Лиля отвела глаза и закусила губу. На месте этого огромного грубого мужчины, которого она ненавидела всем сердцем, невозможно было представить ее красивого холеного мужа, решившего отключить родную дочь от аппарата дыхания.
– Лиля, я очень хочу помочь, – не выпуская тоненькой ладошки из огромных лапищ и не сводя глаз с Кати, спокойно пояснил Леонид. – Что нужно? Я слышал, что врач говорил про деньги, я отдам все, что есть, если это хоть как-то поможет.
На короткое мгновение Лиля замерла. Ей и ее девочке жизненно необходима была помощь. Деньги за вещи, украшения, часы и прочую дребедень таяли с ужасающей быстротой, ведь надо было не только поддерживать Катю, но и содержать мальчиков. Но просить о помощи Леонида она не хотела ни при каких обстоятельствах, ведь стоит раз дать слабину, и от его присутствия в жизни Кати уже не избавишься. Она будет чувствовать себя обязанной и не сможет сказать «нет» в ответ на очередную просьбу.
– Нам ничего от вас не нужно, Леонид, – подчеркнуто холодно ответила она, – у меня богатый муж, поэтому все расходы на нашу дочь мы можем нести сами.
Усмехнувшись, Леонид кивнул. Поцеловал Катю и молча направился к выходу из палаты. Уже собираясь открыть дверь, чуть не налетел на молоденькую медсестричку. Та смущенно улыбнулась и проскользнула в палату. Дождавшись, пока за Леонидом закроется дверь, протянула Лиле лист бумаги:
– Вот, приказ о приеме на работу, поставьте подпись там, внизу, и можно приступать уже сегодня. Санитарную книжку вам оформили. А трудовую принесете на неделе.
– Отлично. – От волнения дрожали руки, вот уже шестнадцать лет как она не работала, да и не могла представить, что вместо врачебного кабинета будет называть местом работы крошечную каморку, где хранились инструменты для уборки, утки и сменное белье. Но она без раздумий поставила подпись, обрекая себя на тяжелый ночной труд и в то же время обеспечивая возможность быть рядом со своей девочкой хотя бы ночью вместо сиделки, которую она так и не смогла ей нанять.
* * *
– Мальчики, давайте быстрее, опоздаете в школу! – Домой Лиля вернулась час назад на первой утренней маршрутке, валясь с ног от усталости.
Ночь показалась бесконечной, в реанимации было четыре тяжелых пациента и еще парочка отходивших от наркоза, которых беспрерывно тошнило. Пришлось обмывать их, менять белье, выносить судна. Лиле казалось, что она всю ночь ворочала мешки с углем, болела каждая клеточка тела, а руки дрожали от непривычно тяжелой работы. За ночь она не сомкнула глаз, но каждую свободную минуту заглядывала к дочери, будучи уверенной, что одно ее присутствие помогает Кате выздороветь. По дороге домой случилась неприятность – порвалась подошва сапога. Итальянская обувь была не приспособлена к суровым отечественным реалиям. Она предполагала поездки в комфортабельном автомобиле, а не беготню по лужам и перепрыгивание через дыры в асфальте.
Лиля быстро сняла сапоги и положила их на батарею. Сегодня надо будет выехать пораньше, чтобы успеть отдать их в ремонт, а вместо них надеть кроссовки, ну и что, что прохладно, добежит.
– Мама? Почему ты положила сапоги на батарею? – Матвей возник на кухне бесшумно, и Лиля, вздрогнув, задела и уронила один сапог на пол, тот самый, с ужасающей дырой на подошве. Матвей успел раньше ее, наклонился, схватил обувь и замер, уставившись на зияющее отверстие. – Ты что, ходишь в дырявой обуви?
Лиля не успела ответить, как на кухне появился заспанный и недовольный Гоша.
– А что на завтрак? – капризно поинтересовался он.
– Овсяная каша, – быстро ответила Лиля, избегая внимательного взгляда Матвея и кладя сапог обратно на батарею.
– Фу, я ее ненавижу, а можно что-то другое? – немедленно заныл сын, плюхаясь на стул и ожесточенно растирая лицо, чтобы проснуться.
– Чего бы ты хотел, милый? – это прозвучало жалко, заискивающе и фальшиво. Лиля понимала, что Матвей продолжает смотреть на нее. Она изо всех сил пыталась избежать его взгляда и сделать вид, будто все хорошо.
– Ну, мюсли можно, швейцарские, или бутер с ветчиной, – подумав, ответил Гоша.
– Ешь что дают, – рявкнул Матвей на брата, – а то поедешь голодным, мы на маршрутку опаздываем.
– Опять маршрутка, там холодно, – снова заныл Гоша.
– Блин, не пойму, как ты в первые ракетки собрался? Ты слышал, чтобы Федерер когда-нибудь ныл, что ему холодно или жарко? – жестко оборвал его Матвей.
– Откуда ты знаешь, что он делал, когда ему было двенадцать? – отвлекся от темы Гоша, беря ложку в руки.
– Знаю. Он молча пахал на корте. Иначе бы он не был там, где он сейчас. И овсянку он совершенно точно ест на завтрак, я сам читал.
Аргумент про Федерера попал в точку, младший сын боготворил швейцарца, мечтал увидеть его в действии (в этом году Кирилл обещал свозить его на один из турниров серии «Большого шлема», если Гоша хорошо закончит школу). Недавно в парикмахерской он даже попросил сделать ему точно такую же прическу и находил, что в профиль они с кумиром чем-то похожи. То, что первая ракетка брюнет, а сам Гоша огненно-рыжий, его ничуть не смущало.
Завтракали сыновья в молчании, Лиля заварила им чай, добавила в него молоко и поставила на стол пару булочек, которыми с нею поделилась сердобольная напарница, полночи причитавшая над тем, как Лиля такими руками работать собралась, но, узнав, что в одной из палат лежит ее дочь, замолчала и даже принесла ей выпечку из столовой – «от девочек».
