Так Ленька и просидела дома всю первую неделю – много спала, отсыпаясь за целый год, пересмотрела пару старых любимых сериалов. Потом безделье наскучило, и она занялась мелкой домашней работой под разговоры сериальных героев – расставила книги, перетерла керамические безделушки, отмыла зачем-то старую треснувшую вазу, которую все лень было снести на мусорку, разобрала в шкафах. В самой глубине шкафа нашла несколько пакетов с распродажными шмотками, которые они одно время кучами покупали с Наташкой. Пакеты так и стояли неразобранными и, ощущая внутри зарождающиеся душные рыдания, Ленька просто сгребла их и утащила в ближайшую церковь. Когда, ближе к ночи, она поймала себя на мысли о том, что неплохо бы переклеить обои – поняла, что надо куда-то валить. Иностранным паспортом она не удосужилась озаботиться, так что обычные курортные маршруты отпадали. Да и вообще куда-то лететь совсем не хотелось.
* * *
Той ночью Леньке снилась голубятня. Она стояла за покосившимся дощатым забором и была похожа на сказочную избушку на курьих ножках. За синими решетчатыми оконцами толклись, гортанно гулили, хлопали крыльями сотни белоснежных голубей. Пока Ленька бежала к воротцам, пока разматывала тугую проволочную завертку, пока открывала тяжелую, размокшую от дождя волочащуюся одним краем по мокрой земле калитку – кто-то отворил дверцу голубятни, и белая стая сорвалась, взметнулась в вечереющее небо с сухими, похожими на выстрелы, хлопками крыльев. Только маленькое белое перышко, изогнутое невесомой лодочкой, опускалось, медленно кружась. Ленька подставила ладонь, и перышко опустилось на нее.
Ленька проснулась в слезах, еле-еле разжав сведенные пальцы и уставившись на ладонь с выдавленными красными полукружьми. Никакого перышка, конечно же, не оказалось. Спать больше не хотелось. Ленька еще посидела, поджав ноги, в теплой кровати, а потом решительно выбралась из нее и стала застилать постель, остервенело взбивая подушку и разглаживая простыню, а потом побежала умываться. В полутемной прихожей Ленька чуть не упала, запнувшись о пустую дорожную сумку, в которой вчера относила ненужные тряпки да так и оставила валяться у дверей. Она подняла сумку и положила на банкетку. Сумка приветливо распахнулась.
– А что? – вдруг подумала Ленька. – Почему бы и нет?
Она умылась, почистила зубы, расчесалась любимым частым гребешком, от которого волосы делались ровными и шелковистыми, и сгребла все в прозрачный дорожный несессер, лежавший на полке, – зубную щетку, тюбик с пастой, гребешок. Потом сунула туда же баночку с шампунем, здоровенную банку любимого крема, заткнув и зафиксировав дозатор, еще каких-то мелочей – напоследок сдернула с крючка оранжевую кудрявую мочалку и плавательные очки. Достала с верхней полки пару скрученных в рулончики полотенец, упаковку салфеток – и потащила всю охапку в прихожую, свалив на банкетку рядом с сумкой.
Что еще сделать-то надо было? Термос, чай, воды накипятить, о – мусор вынести. Ленька выдернула мешок, затянула завязки, открыла входную дверь и пошлепала к мусоропроводу. Упихивая пузырящийся мешок в разверстое темное жерло, Ленька ощутила движение за спиной. Мусоропровод наконец со зловонным выдохом принял подношение, и Ленька обернулась через плечо.
На площадке стояла Наташка.
– Ну, Леонида Аркадьевна, ты дае-о-о-ошь, – протянула она. – Знала же, что ты у нас ранняя птаха, но чтобы вот прямо так!
Эта «Леонида Аркадьевна» была настолько Наташкина, что Ленька расхохоталась. Наташка всех – даже Большого шефа – звала по именам, и только самая младшая, «сопля зеленая», Ленька удостоилась имени-отчества. Впрочем, кроме Наташки – да еще сморщенной востроносой бабки-кадровички, – Леньку по имени-отчеству никто не звал.
– Тихо-тихо, оглашенная, – улыбнулась Наташка. – Люди-то спят, не шуми давай в подъезде.
– Ну тогда пошли шуметь ко мне, – легко согласилась Ленька, распахивая дверь. – Раз уж наконец-то сподобилась.
Ленька сто раз приглашала Наташку и всегда получала один ответ – «В твое Зажопье?! Ну уж нет, не в этой жизни!»
Вот как все правильно складывается, – подумала про себя Ленька каким-то отстраненным рациональным умом, который все это время ощущал дискомфорт от всех этих появлений то ли Наташки, то ли не Наташки, и наконец получил какое-то подобие логики и уцепился за него, довольно урча.
В прихожей Наташка скинула туфли, деловито выудила из-под обувницы лиловые гостевые, а на самом деле ни разу не востребованные никем шлепанцы – как будто бы забегала вот так каждый день.
– Ты как добралась-то сюда в такую рань? – спросила Ленька, закрывая дверь.
– Вот же, блин, что значит – настоящий друг! – восхитилась Наташка. – Другой бы сейчас за святой водой побежал, а она только лишь интересуется, как я добралась. Знаешь что, Леонида Аркадьевна, вот ты конечно до фига отличная актриса, но что-то мне подсказывает, что спросить у меня ты бы хотела не это.
– А знаешь что, Наталья Николаевна, ты у нас до фига, конечно, отличный психолог, но могла бы и понять, что мне как-то неловко приставать к тебе с этими самыми вопросами, которые я хотела бы у тебя спросить, и ты могла бы взять да и рассказать мне самостоятельно все, что сочтешь возможным.
– Вот ты ж блин, философ-самородок! – восхитилась Наташка. – Ловко ты стрелки перевела. Теперь вот и я осознаю, как это все непросто…
– Ну если непросто, то и фиг с ним. Будем разбираться по мере необходимости. Да и сама хороша, – улыбнулась Ленька. – Другой бы сейчас заладил «мозги-мозги», а она шлепанцы натянула – и довольна.
– Да на фига мне сдались они, эти твои мозги? – фыркнула Наташка. – Много они кому счастья принесли? Мне и своих хватает – ложкой в рот всю жизнь попадала, и ладно.
– Кстати, о ложке, – обрадовалась Ленька. – Ты вообще ешь или как? А то я что-то проголодалась от таких дел.
– Вообще-то я или как. То есть потребности не испытываю, но и не откажусь при случае, особенно если еще чего-нибудь этакого заваришь. Ты чаи-то свои не растеряла, надеюсь?
Вместо ответа Ленька прошла на кухню и распахнула дверцы шкафчика, доверху забитого свертками, баночками и коробками. Наташка присвистнула восхищенно из-за Ленькиной спины.
– Ого! Знала бы – давно бы к тебе нарисовалась.
– Да я и не скрывалась особо, – ответила Ленька, наливая чайник.
* * *
Все было как в Ленькиных давних мечтах: белый круглый стол, клетчатые салфетки, скворчащая на сковороде глазунья – кроме яиц в доме не нашлось больше никаких свежих продуктов. Наташка угнездилась в широком плетеном кресле, а Ленька притащила себе из комнаты еще одно, поменьше, но тоже удобное.
– Так как ты добралась-то? – повторила Ленька.
– Как-как? Пешком, – буркнула Наташка, набивая полный рот. – Меня сейчас не больно-то кто повезет.
– Почему? Ты ж вроде бы нормальная.
– В смысле не воняю и черви не падают? – хохотнула Наташка.
– Приятного аппетита, дорогая подруга – сказала Ленька, давясь глазуньей.
