Я полагала, что он говорит обо мне и своей доске для сёрфа. Он имел в виду другое. Впрочем, я узнала об этом только после нашей свадьбы.
«Алкоголь помогает мне расслабиться», – постоянно говорил Роб. Поэтому я всегда заботилась о том, чтобы Робу было что выпить, когда он вернется с работы. Это было меньшее, что я могла сделать, особенно после того, как уволилась, чтобы воспитывать Дженни. Он так много работал ради семьи. Но, как ни странно, он казался более расслабленным, когда был трезвым. Напившись, он становился злым, раздраженным, придирчивым, подлым.
Я говорила себе, что это не Роб. Это алкоголь. Если бы это был Роб, то, проснувшись утром, он бы знал, почему я вся в синяках. Он бы знал, почему мусорное ведро забито разбитой посудой. Он бы знал, почему у меня распухла губа, а дочь боится оставаться с ним в комнате наедине. Он бы знал. А он не знал.
Поэтому я обвинила во всем Джонни Уокера, а Джонни Уокер обвинял меня.
– Если бы ты не доводил Дженни до слез, то я бы так не сердилась.
Джонни отвечал:
– Если бы я не работал целыми днями, чтобы прокормить вас, то не испытывал бы такой стресс.
Когда его ловили полицейские за превышение скорости, а затем проверяли на алкоголь, то в этом почему-то тоже была моя вина.
Я извинялась, потому что Роб был моим мужем. Я возвела его на пьедестал и не хотела, чтобы он его покидал. Потому что если он упадет с него, то на кого я буду смотреть?
Я извинялась, потому что, если это моя ошибка, значит, я могу, как обычно, приложить еще больше усилий и все исправить. Ведь если измениться нужно самому Робу, тогда все останется по-прежнему. Я не могла этого допустить.
Я извинялась, потому что боялась представить, что произойдет со мной и Дженни, если я этого не сделаю.
После каждого «инцидента» девочки спрашивали, как долго я собираюсь это терпеть. У меня не было ответа. Я не знала. Не думаю, что у меня был выбор. Роб был зависим от алкоголя, я была зависима от Роба. Я верила, что он снова станет тем хорошим мальчиком, с которым я познакомилась в 1961 году, как только я перестану выводить его из себя.
Я цеплялась за свою веру точно так же, как Анастейша за свою. Идея, что любви и терпения достаточно для избавления Кристиана от его грехов и превращения его в того, кем он не является на самом деле, – в того, кого она видит в своих мечтах, – очень наивная идея.
14 августа 1982 года я перестала быть наивной.
Я лежала дома с ужасным желудочным гриппом и попросила Роба забрать Дженни и ее подругу с занятий чечеткой. Он сказал, что сделает это, и я очень обрадовалась – возможно, он не так ужасен. Я так думала и потому спокойно заснула. Через 30 минут Глория разбудила меня телефонным звонком. Она была в продуктовом магазине и видела, как Роб, шатаясь, направляется к машине. Он выглядел пьяным, и она хотела убедиться, что он доберется до дома без происшествий.
Я вспомнила о Кэнди Лайтнер – основательнице фонда «Матери против пьяного вождения» и ее 13-летней дочери, убитой пьяным водителем. Дженни тоже было 13 лет. В панике я сделала анонимный звонок в полицию.
Роб успел проехать всего три квартала, прежде чем его арестовали и предъявили обвинения в пятикратном превышении допустимой нормы алкоголя в крови и в том, что он подверг двух детей опасности. Его отправили в тюрьму на 30 дней.
Когда Роб вернулся домой, он обнаружил чашу «Тапервер», наполненную до краев моими слезами, и записку, что мы с Дженни не вернемся, пока он не перестанет пить. У него был выбор: Дотти или Джонни?
Спустя пять дней мы вернулись, но не потому, что он бросил пить. Он въехал в витрину «Кроуфорд и сыновья», раскроил голову об руль и погиб на месте. Роб выбрал Джонни.
Еще раз повторяю, я винила только себя – за то, что уехала из дому; за то, что Дженни выросла без отца. Прошло много лет, прежде чем я осознала, что ничего не могла изменить. Что в мире есть вещи, которые Дотти Снип не может контролировать. В том числе Роба.
Я, как и Ана, поддалась искушению и поверила, что могу изменить любимого человека. Правда, обжигающая, как плеть, убедила меня в обратном. Поэтому, как и Анастейша, я впала в отчаяние, но в конце концов поняла, что единственный человек, которого я могу изменить, – это я сама. Только тогда я получила необходимую помощь, избавилась от чувства вины и стала свободной.
Следовать принципу «дерьмо случается» – значит доминировать. Действовать, исходя из благих намерений – значит подчиняться. А как быть со счастливым концом? Он не наступит, если не готовиться к худшему. Да, Анастейша, благодаря Клубу я справилась.
Дотт Снип Кроуфорд.
* * *
– Боже, – вздохнула Адди. – Я знала, что дядя Роб любил виски, но не подозревала, что он был Эйбом.
– Эйбом? – спросила Эм Джей.
– Эйб Юзер, – ответила она. – На старой работе мы так называли тех, кто бьет своих жен.
Джулс высморкалась. Раскатистый, словно изданный охотничьим рожком, звук отвлек Эм Джей от мыслей о Дотти и вернул ее в «Устричный бар».
– Бедная Дотти. – Джулс шмыгала носом. Пьяные слезы текли по ее щекам. – Она по-настоящему любила его.
– Это не любовь, – заявила Адди так решительно, словно выступала с трибуны Гарварда. – Как она могла любить человека, который бил ее по губам, стоило ребенку заплакать? Это невозможно.
– Тогда почему она так долго оставалась с ним? – настаивала Джулс.
– Жалость, страх, отрицание и, вероятно, толика Стокгольмского синдрома. Понимаете, он разбавлял насилие элементами добра и позволял ей надеяться, что однажды изменится в лучшую сторону. Но такая надежда – это фига в кармане. Она отвлекает романтиков от правды. В медицине это называется «травматическая привязанность». Поверь мне. Я сталкиваюсь с этим постоянно. – В подтверждение истинности своих слов она немедленно опрокинула очередную стопку.
С широко открытыми от восхищения глазами Бритт и Джулс наблюдали за тем, как Адди пьет водку. Не меньше, чем Эм Джей, они были поражены глубиной ее знаний. Хоть кто-нибудь из мужчин видел ее с этой стороны? Хоть кто-нибудь догадывался, что спереди, сзади и в позе собачки – это не единственные точки зрения, которые она может предложить?
– И для протокола: Анастейша тоже не любит Кристиана. Она была соблазнена его властью.
– Это уж чересчур, – заявила Бритт.
Джулс кивнула в знак согласия.
Адди налила еще стопку:
– Вы серьезно думаете, что она растаяла бы от «сероглазого» взгляда Кристиана, если бы он был лысым 65-летним дедом, гоняющим ее по квартире с хлыстом в одной руке и протекающим калоприемником – в другой? Нет. Она бы приковала его к батарее и написала бы на Фейсбук тому милому парню… как же его зовут? – Она прикрыла рот ладонью, как будто собиралась чихнуть. – Хосе!
