— Где… Олег?
— Сама видела, — огрызнулся Сидоров. — Хочешь, к нему брошу?
Она кивнула.
— Живую? — Сидоров передернулся. — Потом, ладно… А пока говори: где Андрюхин? Где товар?
Женя качнула головой:
— Не знаю.
«Салага» с силой вцепился ей в волосы:
— Вы что, с неба в его «уаз» упали? Говори, был товар в машине?
— Да, — выдавила Женя, не понимая, о чем ее спрашивают.
— Мать твою! — ошеломленно вызверился Сидоров. — Это же на сто тысяч баксов сгорело добра! Ну, Андрюхин…
— А сам, сам он где? — надсаживался «салага», все сильнее дергая Женю за волосы, но даже эта мучительная боль не могла пробиться сквозь оцепенение, владевшее всем ее существом. — Где Андрюхин? Сторож с Маньчжурки?
— Дома, — с трудом пробормотала она.
— Живой, что ли?! — недоверчиво ахнул «салага».
Женя попыталась кивнуть, но только слабо дернула головой.
— Живой Андрюхин, слышь! — обрадовался «салага». — То-то мы его сейчас за жабры!
— Погоди, — насторожился Сидоров, устремляя взгляд на костер. В глазах тотчас вспыхнули хищные звериные огоньки. — Если товар там был, почему паленым не воняло?
Его напарник встрепенулся и даже отпустил Женю.
— Сидоров, ты башка! — выкрикнул восхищенно. — Ну, ты башка! Значит, она врет? Ты врешь, что ли?
Вцепился Жене в плечи, вывернул руки назад. Она упала на спину, а сверху навалилось ненавидящее лицо:
— Ну, говори! Говори, кто товар взял? Ты с подельником? Другие? Говори, а то сейчас всю глотку искромсаю! Сидоров, дай нож!
— Дурак, она смерти ищет, ты что, не понял? — почти миролюбиво отозвался Сидоров. — Ты с ней поговори по-мужски, авось столкуетесь.
«Салага» тупо моргнул, потом ощерился в улыбке:
— А что, давай… — Задумчиво взялся за ремень. — А ты глядеть будешь, да, Сидоров? Порношоу, да?
— Зачем глядеть? — Сидоров уже расстегивал брюки. — На пару попользуемся. Нет, погоди-ка. — Он вынул из кармана платок и, сильно сдавив Жене щеки, сунул в рот вонючий комок.
Она забилась, давясь, и Сидоров слегка вытянул кляп:
— Вот так. Ничего, не задохнешься. Слушай сюда! — призвал он, тыча пальцем почему-то в расстегнутую ширинку. — Мы сейчас тебя траханем, сколько сил будет, а потом спросим… Скажешь — твое счастье, легко умрешь, а нет — продолжим, но не сами, а подручными средствами. — Он подхватил с земли толстый сук. — Видала имитатор? А это видала? — Поднял еще один. — Замучаешься господа о смерти молить!
— Сидоров, ты че?… — слабо проблеял «салага», но тот занес увесистый кулачище:
— Заткнись! Тебе что сегодня было сказано? Жить надоело?! Мало, что катер дважды сгоняли попусту, так еще и Андрюхин пропал? Давай, ложись, а я к ней сзади пристроюсь. А ты, б…, снимай штаны, чего валяешься, как на пляже?
Женя с трудом села. До нее наконец начал доходить смысл того, что здесь происходило. И все-таки не могла поверить…
«А потом кинут в костер, — медленно проплыло в голове. — Туда, к нему. Хорошо. Я лучше сразу все скажу, может, убьют сразу…»
Резко выдернула изо рта платок — и замерла, встретив бесконечно удивленный взгляд Сидорова. Похоже, дерзость пленницы ошарашила его.
— Жив ваш Андрюхин, — торопливо выговорила Женя, боясь, что ее остановят. — Мы угнали его машину, потому что…
И осеклась, потому что Сидоров вдруг рухнул на колени, а потом повалился лицом вперед — Женя едва успела отдернуть ногу, чтоб он не уткнулся лицом.
— Сидоров! — взвизгнул «салага», но в это мгновение раздался глухой хлопок — и с него соскочила фуражка.
«Салага» накрыл голову руками и припал к земле.
— Спокойно, ты вполне жив и пригоден к употреблению, — послышался голос.
Какая-то фигура неторопливо двигалась от кустов, поигрывая пистолетом.
— Ну, гад, всю жизнь теперь думать будешь, нарочно я промазал или нечаянно! — В голосе зазвенела насмешка.
Женя недоверчиво смотрела, как высокий человек приблизился, мельком глянул на нее, но тотчас снова уставился на «салагу»:
— Расстегни ремень, перетяни ему правое предплечье. Ничего страшного, готов спорить, что даже кость не задета.
«Салага» с совершенно мертвым лицом медленно сдвинулся с места… руки его не слушались, и прошло немалое время, прежде чем он смог перевернуть тяжелое тело Сидорова на бок и своим ремнем перетянуть ему руку поверх куртки. Сняв ремень с Сидорова, подал Олегу и покорно повернулся к нему спиной.
Олег кинул свой пистолет Жене — она машинально поймала.
— Прикрой меня, — попросил скучным голосом.
Сноровисто охлопал бесчувственного Сидорова, потом его ошалевшего от ужаса подельника. Все трофеи: два пистолета (выбив из них обоймы), нож, кастет — зашвырнул в кусты, но не рядом, а в разные стороны, сопроводив ласковым присловьем:
— Летите, голуби!
Сноровисто — ноги к рукам — связал «салагу», свалил рядом с Сидоровым:
— Пока что полежите, ребята. Но если кто-то из вас пикнет, это самое «пока» мгновенно иссякнет.
Женя вдруг выронила пистолет, схватилась за горло, ощущая, как все вокруг затягивается серым маревом, но Олег вздернул ее на ноги. Потащил за собой. Она покорно брела — без мыслей, давясь криком.
Олег опустился на корточки, заставил Женю нагнуться, тыкал в догорающий черный скелет «уазика»:
— Смотри! Вон там кабина, вон там я сидел, вон там ты, видишь? Я тебя вытолкнул и сам успел выскочить, ясно? Машина взорвалась, когда меня там уже не было. Ты видишь? Видишь меня?
Повернул к себе, схватил за запястья, провел по своим щекам:
— Узнаешь? Это я, я!
Женя всматривалась, вслушивалась.
— А я? — спросила, еле шевеля губами.
— Что? — сдвинул брови Олег.
— Я с тобой?
— Ну да, ясно же!
— Где… я где? Мы?
— Здесь, здесь, — тяжело вздохнул Олег, — пока не там, уверяю тебя.
Она опять недоверчиво провела пальцем по его щеке, улыбнулась слабо, еще не в силах постигнуть случившееся.
— Погоди-ка, — сказал Олег и потащил ее к полицейской машине. Сунулся в кабину, пошарил одной рукой, так и не выпуская Жениных пальцев, вынырнул с довольной улыбкой:
— Вот оно!
Потряс перед Жениным лицом фляжкой:
— Полнехонька, гляди! Моя полиция меня бережет!
Быстро глотнул — и брови изумленно взлетели:
— Да это же греческий коньячишко ростовского разлива! «Арго»… нет, «Александр». Эстеты… — Оглянулся на два покорно-неподвижных тела: — Кто бы мог подумать?! Или реквизнули у кого-то? А впрочем, какая разница! Пей, — скомандовал Жене и, когда та замешкалась, всунул горлышко чуть ли не в зубы: — Пей, тебе говорят!
