Он молчал, только глубоко вздыхал, все сильнее прижимая ее к себе, прильнув щекой к макушке.
Женя мгновенно обессилела от счастья, от облегчения — если бы Олег не держал так крепко, наверное, упала бы. Но волны страха то и дело пробегали по телу, и тогда она цеплялась за него, ощупывала его плечи, словно не веря, что все кончилось, что они нашли друг друга, — и снова успокоенно замирала, уткнувшись в его насквозь мокрую на груди рубаху. Это ведь от ее слез…
Олег что-то пробормотал, но Женя не расслышала: помешал стук его сердца. Чуть отстранилась, хрипло выдохнула:
— Что?…
— Ничего, ничего, — слабо улыбнулся он. — Ничего существенного.
И оба снова умолкли, оглядывая друг друга так пристально, словно восстанавливали давно забытые черты.
— Что так смотришь? — Женя представила, какое у нее сейчас лицо: измученное, зареванное, волосы не причесаны… — Не узнаешь?
— Припоминаю с трудом, — кивнул Олег. — Увидел тебя с берега, думаю: где-то я эту барышню встречал… Потом смотрю: родной пиджак. Ну, тогда вспомнил: да ведь это Женька!
— Если бы не твой пиджак, я бы совсем замерзла, — потерлась щекой о его плечо Женя.
— Понимаю! — откликнулся Олег с таким выражением, что она взглянула внимательнее:
— А ты ночью где был?
— Да где еще? — пожал плечами. — По лесу шастал, тебя искал.
— А Корнюшина нашел?
— Никого я не нашел, — со вздохом признался Олег. — Он от меня с такой скоростью ломанул сквозь траву, что только треск пошел. А потом вдруг стихло все. Я побродил еще, потом вернулся…
— А кроме Корнюшина, никого не видел?
— Кого? — насторожился Олег.
— Того же, кто смотрел в окно, за кем ты погнался. Это был не Корнюшин, я еще там, на даче, хотела тебе сказать, но не успела. Это совсем другой человек — и ростом повыше, а главное, у него такое лицо… Это… О господи!
Ее опять затрясло. Зажмурилась, но снова поплыло перед глазами то блеклое, мертвенное, пугающее пятно.
— Ну, тихо, тихо, — опять стиснул ее в объятиях Олег. — Теперь бояться нечего, я же с тобой.
— Да, — счастливо выдохнула она. — Как ты меня нашел? Как понял, что я в тайге?
— Кричали, — ответил Олег флегматично.
— Кто?
— Ты, надо полагать, кто же еще? Я услышал твой крик, на него и выбежал. И тогда, ночью, тоже слышал тебя: с тех пор и прочесывал этот несчастный участок, от реки до поселка, туда-сюда. За ночь раз двадцать его прошел, странно, что мы нос к носу не столкнулись!
Женя, отстранившись, уставилась на него недоверчиво:
— Тут что, совсем близко поселок?
— Километра два.
— О господи… А мне-то казалось, что забрела в самую глушь.
— И запросто, — кивнул Олег. — Умница, что нигде не свернула на юг. Могла бы бог знает сколько отмахать — тут-то вокруг тебя и начались бы дебри Уссурийской тайги. Оттуда, очевидно, и забрело медвежье семейство. Ну, храбрецы… а как же ты не слышала: я кричал, стрелял!
— Не слышала, — пробормотала Женя. — Я, по-моему, сознание потеряла, когда его увидела… того, кошмарного…
Олег так прижал ее к себе, что у Жени пресеклось дыхание.
— Ох, боже мой, — прошептал глухим, незнакомым голосом. — Я тут совсем было с ума сошел. Не поседел, ну-ка, погляди?
Наклонился, а когда Женя доверчиво подняла к нему лицо, припал к ее губам.
Она задохнулась, повисла в его руках, ничего не сознавая. Небо опрокинулось, что-то больно вдавилось в спину, но тотчас Женя забыла обо всем, ощутив его руки на своем теле.
Они вцепились друг в друга, обезумев от пережитого, повинуясь сейчас не столько страсти, сколько инстинктивному желанию как можно скорее разжечь в сердцах и телах искру жизни, почти угасшую этой мучительной ночью.
Несколько мгновений торопливых, исступленных судорог, острое, как боль, наслаждение — и они замерли, лишь изредка слабо, конвульсивно вздрагивая, не размыкая рук, не открывая глаз, ловя дыхание друг друга, не чувствуя своего каменистого, грубого ложа, — не чувствуя ничего, кроме сокрушительного, блаженного покоя.
Солнце уже склонялось к закату, когда они ушли с берега. Одежда выглядела изжеванными тряпками, потому что, утолив первый, торопливый голод, они все-таки разделись, устроили из своих вещей некое подобие постели и улеглись на нее, предавшись долгой, неспешной любви. Ничто за кромкой колючего галечника не существовало для них в те минуты, плавно перелившиеся в часы. Вечно, ритмично вздыхала река в такт их дыханию, ветерок ласкал разгоряченные тела, заставляя их содрогаться — и теснее, еще теснее приникать друг к другу в поисках все того же животворящего огня.
Изредка проносились над головами птицы, и одна — сорока с золотисто-зеленым, нарядным отливом восхитительного оперения — села на коряжину и долго косила бусинкой глаза на бьющиеся в судорогах тела, исторгающие хриплые крики, — бесстрашно смотрела, и только когда Олег, перекатившись на камни, бессильно раскинул руки, птица вспорхнула, вспугнутая, и, сделав прощальный круг, улетела к лесу, откуда тотчас разнесся пронзительный, захлебывающийся стрекот.
Они посмотрели друг на друга — и зашлись в бессильном хохоте.
— Теперь всем расскажет! — выдохнула Женя. — Всему лесу!
— Да, проходу нам точно не дадут, — усмехнулся Олег. — Придется убираться, пока тут не собрались все лесные обитатели, а то еще притащатся твои знакомые, медвежье семейство, в качестве полиции нравов, а у меня в обойме выстрела на два осталось…
— А запасная?
— А запас карман уже не тянет. Я все за ночь расстрелял. И зря, как выяснилось. Тебя не нашел, зато спугнул, похоже, всех, кого только мог спугнуть. Интересно, зачем Корнюшин явился на свою дачу? Думаю, тот человек, которого он так чувствительно приложил, — его подельник. Знать бы еще, в каком деле! Они не поладили, повздорили, Корнюшин его успокоил — неведомо только, навсегда или на время…
— На время, — уточнила Женя. — Когда ты ринулся в лес, я вернулась в дом, но того человека в комнате уже не было. Он прятался поблизости, а когда начал открывать дверь, я от страха потеряла голову и ринулась прочь. Вдобавок он включил прожектор, освещающий сад, и мне просто некуда было деться, кроме как бежать в тайгу.
— Понятно, — протянул Олег. — Во всяком случае, хотя бы на время Корнюшин от этого типа освободился. По-моему, у него здесь была назначена еще одна встреча, на которую он хотел явиться без подельника. Я слышал шум мотора, потом голоса — вскоре после полуночи, но еще до того, как ты закричала. Потом, когда я начал стрелять, катер ушел, однако еще дважды пошумливал у берега ночью, словно пристать не решался. Вообще этой ночью в тайге было большое движение! Вполне может быть, конечно, что это никакого отношения к Корнюшину не имеет. Во всяком случае, ясно одно: у нашего гробовщика теперь два серьезных неприятеля: тот мужик, который валялся на даче, и тот, за которым я бежал, твой урод.
