На кухне парень в высоких кроссовках читал рэп на стихи Руми девушкам, которые в шутку называли себя боевым подпольным отрядом группы «Лезболла». Среди них находилась скандально известная в Тегеране лесбиянка, коренастая и мужеподобная, на удивление удачно соблазнявшая замужних женщин. Недавно в Сан-Франциско она вступила в брак с некой блондинкой – одной из самых желанных во всем Тегеране, оставившей мужа ради нее. Наказание за лесбиянство, мосахеге – это сто ударов плетью, но если половой акт повторяется четыре раза, то провинившимся грозит смертная казнь, хотя ни одна из этих женщин, как и ни одна из их подруг, еще не была застигнута на месте преступления.
Алидад переходил от одной группы к другой, попивая текилу и накуриваясь. Он вырос в этой причудливой эклектичной среде; все эти люди принадлежали к привилегированному классу, но никого не осуждали и не порицали. Даже те, кто мог позволить себе жить за границей, предпочли остаться. Но они знали, что танцы и вечеринки крайне необходимы им для поддержания уверенности в себе, так что старались заниматься этим как следует.
Один европейский дипломат помог Фариде с визой. Через месяц она уже летела в Лондон. План заключался в том, чтобы пожить у Марджаны три месяца, пока она не найдет жилье для покупки. Затем она будет делить время между Тегераном и Лондоном, оставаясь там и здесь настолько долго, насколько это дозволяется.
Алидад не понимал, почему Фарида решила, что ей будет лучше на Западе. Он посещал знакомых в Лондоне, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Париже, Риме – во всех обычных местах, но всегда с радостью возвращался домой. Да, интересно время от времени оказаться в новой среде, потусоваться, познакомиться с экзотическими девушками, но его настоящий дом в Тегеране. Со всем хорошим и всем плохим, что есть в нем.
Первую неделю в Лондоне Фарида провела как в раю; Марджана водила ее по галереям, музеям и ресторанам, показывая все, чего ей так недоставало. Но в последующие недели Фарида начала испытывать странное отчуждение от всего, что ее окружало в этом новом обществе. Ничто здесь не походило на привычный ей образ жизни; все казалось холодным и обезличенным. Мероприятиям и званым обедам недоставало остроты и яркости. Марджана едва поддерживала связь с прежними знакомыми и подругами; у всех были семьи и свои дела. Каждого в первую очередь заботили деньги. Цены на поездку в такси казались заоблачными. Люди были агрессивными; они ругались и повышали голос друг на друга на улицах, даже в фешенебельном районе Марджаны, что редко случалось на севере Тегерана. Когда Фарида начала подыскивать себе дом, быстро выяснилось, как мало можно приобрести на ее риалы и туманы. Даже если продать всю недвижимость и использовать все сбережения, в районе Марджаны она могла рассчитывать разве что на крошечную запущенную квартирку с одной спальней. В противном случае ей пришлось бы поселиться в пригородном аду с бесконечными рядами одинаковых домов, отапливаемых газовыми бойлерами, и с крохотными жалкими клочками травы в качестве «сада». Да и погода здесь никогда не менялась: один и тот же холодный, серый, дождливый день.
Через два месяца Фарида с удивлением поняла, насколько ей хочется вернуться домой. В Тегеран.
– На прошлой неделе прошел первый за этот год дождь. Смыл всю пыль. Вы надолго уезжали?
– На несколько месяцев. Что-нибудь пропустила?
– Да все то же – простите за выражение, мадам, – дерьмо.
Фарида рассмеялась.
– Наверное, хотели там остаться, да?
– Вообще-то я скучала. Забавно, правда?
– Ну да, понимаю. Мне тоже иногда хочется увезти семью куда-нибудь подальше отсюда, но я даже не представляю, как смогу жить где-то еще. – Таксист посмотрел на нее в зеркало заднего вида: – По крайней мере все мы тут варимся в одном котле.
Фарида улыбнулась:
– Да. Вы и я. Кто бы мог подумать.
Теперь рассмеялся он.
Такси свернуло на Вали-Аср. Перед салоном «Мерседес-Бенц» двое мужчин разделывали овцу. Фарида опустила стекло и пригнулась к окну. Она и не думала, что настолько обрадуется возвращению. Окружающие Тегеран горы словно защищали со всех сторон этот город, раскинувшийся под изумительно лазурным небом с ослепительным солнцем. Под дуновением легкого ветерка трепетали осенние листья деревьев – ярко-рыжие, бурые и охристые. Они проехали мимо прилавков с желто-оранжевыми фруктами: лимонами, айвой и хурмой. Вокруг царила привычная суматоха, хаос и гул. Запах жаренного на углях ягненка щекотал ей ноздри, в ушах отдавался приятный шелест шелковичных деревьев и кустов жасмина. Продавцы черпали что-то из дымящихся чанов, мотоциклы с ревом проносились мимо красивых девушек в вызывающих одеждах; повсюду мелькали прилавки с соками, ювелирные лавки, древние базары и крытые переходы, стены с потрескавшейся голубой плиткой, разваливающиеся особняки и скрытые за ними сады.
Фарида закрыла глаза, чтобы насладиться моментом.
Эпилог
Улица Вали-Аср
Первые снежинки падают на очередь у хлебной лавки барбари на севере Вали-Аср; хлеб теперь стоит примерно столько же, сколько и доза метамфетамина. Глаз выхватывает вдоль дороги рубиново-красные пятна гранатов и свеклы. Подростки с прикрывающими глаза челками и в рваных джинсах снуют между автомобилями, продавая компакт-диски с рэпом и жвачку. На тротуаре элегантно одетая женщина в очках продает кашемировые платки; рядом с ней, за потрескавшимися весами, сидит скрестив ноги старик. Восьмилетняя девочка, сидя на картонке и прислонившись к телефонной коммутаторной будке, что-то усердно пишет в тетради – делает уроки в промежутке между торговлей бумажными платками.
У вокзала на Рах-Ахан, там, где Вали-Аср только начинает свой долгий путь к подножию гор, у мечети на холоде стоят тысячи скорбящих в черных одеждах. Толпа растет; движение по Вали-Аср частично перекрыто. Ждущая поодаль машина скорой помощи испускает клубы выхлопного газа. Мечеть открыла хусейнию, чтобы вместить хотя бы часть собравшихся. На столах разложены тарелки с финиками, халвой, рисом и бараньими ногами. После чтения Корана и торжественной речи толпа расступается. Через нее на носилках проносят прикрытое тело и кладут в машину скорой помощи через заднюю дверь. Автомобиль начинает свой путь к кладбищу Бехеште-Захра, где тело омоют, завернут в белый саван кафан и опустят в могилу.
– Это конец того города, каким мы его знали. Без нее он не выживет, – говорит старик в перчатках без пальцев, когда дверцы машины с грохотом захлопываются.
Он оторвался на время от своего занятия – продажи полиэстеровых носков на углу Вали-Аср и Рах-Ахан, – чтобы отдать дань уважения жене Асгара Храброго, самого влиятельного и благородного джахеля, какой только ходил по улицам Тегерана.
От толпы отделяются две пожилые женщины в чадрах; одна когда-то была танцовщицей, приятельницей Пари. Она прихрамывает от боли в бедре. Женщины подходят к пеньку, оставшемуся от сикомора.
– Об этом говорили в новостях. Якобы деревья больны и их нужно срубить, – говорит другая женщина.
