Дома Фарида налила себе виски. Ее сын Алидад доедал ужин на кухне. Во второй половине дня он играл в поло и теперь готовился пойти на вечеринку.
– Мам, ты слышала про Делару?
Делара была младшей племянницей одной из ее подруг. На протяжении последних месяцев все только и говорили о Деларе – о том, что ее якобы изнасиловали три богатых парня, подсыпав ей что-то в напиток. Фарида верила в эту историю, но многие считали, что она сама все придумала после отвязной вечеринки. Репутация у Делары и без того была испорченной. Она пила водку с вишневым соком и танцевала на столе в лифчике, заводила романы на одну ночь, втягивала носом дорожки с кокаином и совала всем таблетки в рот.
– Она покончила с собой.
Фарида сжала рукой горло. Алидад побежал к ней и обнял, поцеловав в лоб.
– Вчера ночью. Выбросилась из окна. И знаешь что? Этих подонков освободят.
После того как Делара побывала в больнице и написала заявление в полицию, парней арестовали. Но один из них уже сбежал в Дубай. Остальных двоих отвезли в Эвин. Их отцы были богатыми и имели широкие связи. Никто и не сомневался, что их не признают виновными.
Алидад сказал, что может остаться дома и присмотреть за ней, но Фарида настояла, чтобы он пошел на вечеринку. Едва он закрыл за собой дверь, как она разрыдалась.
Недавно Алидад пришел радостный и рассказал о всеобщем ликовании от того, что президентом избрали Рухани. Он говорил о том, что теперь все изменится, что все будет по-другому, нужно лишь подождать, всему свое время. Она слышала такие разговоры и раньше. Может, когда-нибудь что-то и изменится, но вряд ли настолько быстро, чтобы это коснулось ее существования в Тегеране.
Фарида побежала к себе в спальню и принялась собирать вещи. Еще не поздно пожить нормальной жизнью – там, где она будет ощущать себя на свободе и в безопасности. Она поедет в Лондон. Ее близкая подруга Марджана с самой революции уговаривала ее именно там начать все сначала. Теперь нужно воспользоваться этим шансом. Не то чтобы она поедет прямо сейчас – для начала нужно получить визу, – но, по крайней мере, упакованный и готовый к поездке чемодан послужит ей утешением.
На улице Фереште собиралась золотая молодежь; ряды блестящих скоростных автомобилей, стоивших раза в два больше обычного из-за налога на импорт, – «БМВ», «мерседесы-бенцы», «порше», «феррари», «лексусы» и «мазерати» – выстроились вдоль тротуара напротив кафе и ресторанов, словно образцы в автосалоне класса люкс. Алидад тоже прохлаждался тут, когда был моложе. Однажды неподалеку от этого места басиджи обыскал его машину и нашел ящик пива «Эфес» в багажнике. Не успел Алидад произнести: «Я могу объяснить…», как басиджи захлопнул багажник.
– Ладно, проваливай. И чтобы больше с этим не ездил, – были его единственные слова.
Алидад замедлил ход у стайки роскошных девиц. Мимо автомобилей опасным зигзагом проехал черный «феррари», за рулем которого сидел парень не старше двадцати. У дороги стоял дервиш в ярко-зеленом халате и сапфировом тюрбане, из-под которого на плечи спадали длинные седые волосы. Правой рукой он размахивал металлической курильницей, поднимая клубы дыма от семян эсфанда. Такой дым якобы защищает от сглаза и прогоняет печаль. Левую руку дервиш протянул в просительном жесте. На Фереште даже нищие принадлежали к своей элите.
К тому времени, как Алидад добрался до дома Аны, был уже час ночи: вечеринка была в разгаре, «Хот Чип» гремел на всю катушку, все танцевали. Ане было под тридцать, и она жила одна в небольшой квартире, обставленной шикарной мебелью в стиле ретро. Она принадлежала к тем немногим иранкам, что решили довольствоваться своим несовершенным носом, с которым родились, – красивым, сильным, орлиным носом, ставшим символом ее независимости и индивидуальности. На Западе его не сочли бы таким уж большим, но в Иране ей постоянно приходилось выслушивать сетования озабоченных родственниц, подруг семьи и даже незнакомок, советовавших ей придать своему носу более приемлемую (в том числе и для замужества) форму, то есть превратить его в нос-кнопочку подростка. Ана отказывалась. Она была не из тех, кто легко со всем соглашается. Несмотря на то что Ана росла в Исламской республике, это не помешало ей воплотить в жизнь мечту стать танцовщицей. Она занималась в студии, где не допускались слишком сексуальные, по мнению Исламской республики, движения. Там так и называли это – «движения», а не «танец». Тем не менее ее группа с успехом выступила в Европе, сотрудничая с известными хореографами Мадрида, Берлина и Парижа. Теперь она увлекалась дизайном ювелирных украшений.
Сегодня Ана выглядела как девушка с обложки журнала сороковых – волосы с начесом и шокирующая красная помада на пухлых губках. Рядом с ней девушка в ботинках-брогах, брюках в клеточку пастельного цвета и с галстуком-бабочкой передавала косяк подруге в черном комбинезоне с прической андеркат. Это была модная тусовка, и девушки были из тех, что носили мешковатые, винтажного вида манто. Их окружала стайка восхищающихся парней. Ана устроила вечеринку в честь своего друга Джамшида, совершившего «каминг аут» перед родителями. Во время протестов 2009 года Джамшида арестовали на улице и отвезли в Эвин, где три недели регулярно допрашивали и отводили обратно в камеру с завязанными глазами. Его вынудили дать свой адрес электронной почты и пароль от Фейсбука – тут он буквально окаменел, решив, что ему пришел конец. Вся его почта была забита сообщениями от бывших бойфрендов и личными откровенными фотографиями, которые он отсылал любовникам. Но проводившие допрос о них даже не заикнулись. Наконец в последний день один из них прошептал ему на ухо: «Мы все знаем про тебя, знаем все твои предпочтения. Но нам наплевать. Это твои проблемы. Мы просто хотим убедиться, что ты ничего не замышляешь против режима».
В спальне группа парней сплетничала, попивая из бутылки виски «Mr. Chavez» иракского разлива. Новый восемнадцатилетний бойфренд Джамшида только что получил освобождение от военной службы, заявив, что он транссексуал – это режим считал болезнью.
– Ну, мог бы и просто сказать, что гей, они все равно подумали бы, что он психбольной. Что бы они сделали? Быть геем – это не противозаконно. Противозаконно заниматься гей-сексом.
– Ну да. А то пришлось бы арестовать полгорода.
– Точнее, весь южный Тегеран.
– О да. Надо бы как-то попробовать мужика с юга Тегерана. Обожаю этих грубых работяг.
– Серьезно, съезди как-нибудь на юг. Если средний класс – гомосексуалы, то все парни из рабочих – ГЕИ. Геи, геи, геи.
– Ну да, как в любой мусульманской стране. Всегда есть чем поживиться. Этим беднякам никакие «щелки» не светят, так что приходится отрабатывать нам.
Такие парни знакомятся в основном по Интернету. Интернет – это главная гей-сцена в Тегеране, особенно социальный сайт под названием «Манджам». Мужчины всегда рискуют, от демонстрации себя на веб-камеру до съема мальчиков в парке Данешджу. Рискуют, гуляя по южному Тегерану, обнимаясь в автомобилях и парках, целуясь в общественных банях и занимаясь там сексом. Закон об однополой содомии, в который недавно внесли поправки, отражает специфичное отношение государства к гомосексуальности: если половой акт был по взаимному согласию и мужчина, игравший активную роль, не женат и мусульманин, то он получает сотню ударов плетью, тогда как игравший пассивную роль приговаривается к смерти (если только он не был кафиром, вступившим в половую связь с мусульманином, – в таком случае казнят обоих). В общем, лучше быть сверху, чем снизу.
