Фарида жила в Фереште, в первом ряду, если повернуть направо с Вали-Аср над Шоссе, у северного края великой улицы. В четверти пути к центру по улице Фереште, напротив улицы Боснии и Герцеговины, находился роскошный Сэм-Центр с бутиками Chopard и TAG Heuer.
Дом Фариды, великолепный особняк с внутренним и внешним дворами, был одним из старых домов, упрямо цепляющихся за свое место в этом районе, сжатый со всех сторон уродливыми высотками. Дом отличался стилем – Фарида всегда обладала отменным чувством прекрасного и умела сочетать старое с новым. Гигантские бирюзовые урны и глиняные чаши на каменных полах соседствовали с персидскими коврами и античной черепицей. Стены украшали картины модных художников, а в саду располагался плавательный бассейн, окруженный ореховыми деревьями и большими смоковницами. Она жила здесь больше тридцати лет, с самой свадьбы. Здесь же, в их общей кровати, скончался Каве – от рака, после мучительных трех лет тяжелой болезни. Она вышла замуж по любви, очарованная его добротой. Он был ее лучшим другом, верным спутником жизни.
На этот раз вечеринка намечалась в доме театрального режиссера в Ньяваране, к северо-западу от ее особняка. Вечеринки и собрания служили им своего рода защитой, придававшей жизненности их тщательно выверенному существованию. Это была единственная возможность пообщаться друг с другом, посмеяться и потанцевать. Что ни говори, а их сообщество весьма невелико, несмотря на то что они обитают в таких огромных домах.
В саду, освещенном последними лучами вечернего солнца, подавали канапе с вином. В холодном воздухе витал многообещающий аромат нового сезона. Соловьи осторожно заводили свою песнь, пробуя голос. Среди других запахов Фарида учуяла и запах передаваемого «косяка».
Сегодняшняя тусовка была смешанной: несколько одиноких дев за тридцать, одна архитектор, другая поэтесса, прочие работали в издательствах. Международный художник болтал с уважаемым кинорежиссером. Серьезного вида доктора лет сорока с лишним окружала еще одна группка одиноких женщин. По профессии он был гастроэнтерологом, но втайне занимался зашиванием девственных плев, с помощью иглы и нити восстанавливая честь и перспективы на замужество. Осведомленные знакомые называли его Доктор Портной. Он возвращал девственность дочерям богатых базаари и бизнесменов; дочерям религиозных семейств и сонати, как богатых, так и бедных; среди его клиенток бывали и обычные представительницы рабочего класса. Восстановить девственность стоит от 200 000 туманов (около 60 долларов США) до 7 000 000 туманов (около 2 300 долларов), в зависимости от вашего положения и от того, кто выполняет операцию и в каком районе находится ваш специалист, но Доктор Портной, руководствуясь чувством справедливости, брал с бедных клиенток меньше. Было бы нечестно отказывать в помощи этим прекрасным созданиям только потому, что им случилось родиться не в том классе. Его собственный класс жил по другим правилам. По западным правилам. Он знал, что многие богатые парни мечтают о девственницах, но они никогда не принадлежали к настоящему высшему обществу. Ему и его знакомым нравилось совсем другое: опытные женщины, которые не просто лежат и раздвигают ноги в ожидании кольца на пальце. Доктор Портной развлекал собравшихся дам рассказами о «наборах девственности», которые он видел на базаре – капсула с красной жидкостью, которую нужно вставить во влагалище и которая должна разорваться под давлением. На самом деле доктор лгал – он не видел их на базаре, а услышал о них от одной своей клиентки, на чей взгляд фальшивая кровь была неубедительно яркого оттенка.
За столом беседа переходила от скандалов к искусству, от политики к работе, следуя знакомому ритму, точно по метроному. Один европейский бизнесмен оставил жену с четырьмя детьми ради женщины, которую все знали – лет сорока, с претензией на аристократические манеры и с рядом неудачных связей в придачу. Щедрые инъекции ботокса не смогли разгладить ее высокомерный лоб, как и вечно кривую недовольную улыбку, унаследованную от матери и регулярно используемую с ранней юности в надежде повысить свой статус. Эта ухмылка как бы подтверждала, что все вокруг действительно ниже ее по положению. На самом деле женщина преподавала французский язык отпрыскам из богатых семей и детям дипломатов и даже по-персидски говорила с легким, но подчеркнутым парижским акцентом. Одного женатого мужчину она меняла на другого в поиске обладателя заграничного паспорта. И, по всей видимости, наконец-то наткнулась на золотую жилу.
Были здесь и новые лица – полуэмигранты из Милана и Нью-Йорка, приехавшие в поисках произведений искусства и общения, а также возможности поговорить на родном языке и отведать хорошей пищи. В последнее время обратный поток приезжих увеличился – в основном это были дети эмигрантов с забавным иностранным акцентом и очаровательными ошибками. Они приезжали, чтобы найти мужа или жену или чтобы почувствовать себя акулами в маленьком пруду – всем ведь хочется хотя бы немного приобщиться к Западу с его экзотическим шиком и подчеркнутой учтивостью. Как только этим гостям удавалось распробовать вкус высшего общества – класса, к которому они и не мечтали принадлежать в своих новых странах, – многие не хотели возвращаться на Запад. Они просто создавали вокруг себя своеобразный кокон, отгораживаясь от настоящей Исламской республики. Точно так же, как однажды поступила Фарида и ее друзья.
– Какие новости из Нью-Йорка?
– Скучища! Сейчас там все помешаны на изобразительном искусстве. А для меня это ужасно не интересно. Ничего больше там не происходит, – ответила одна эффектная женщина, увлекавшаяся дизайном интерьеров и, как большинство из таких женщин, тратившая деньги своих друзей на изысканную мебель и переоцененную живопись. – Все одно и то же. И виноваты буржуа! – подвела она итог. – Ненавижу буржуа. Весь этот средний класс и в подметки не годится обычному англичанину из рабочего класса.
– А что насчет иранца из рабочего класса? – не удержалась Фарида. – Не романтического «честного гангстера», а настоящего, с юга Тегерана, с женой чадори и портретом Высшего руководителя на стене?
Может, в ней заговорила зависть? Зависть к этим выскочкам, хваставшимся своими международными связями? Или просто раздражение от снобов, воспринимающих бедняков просто как объект праздного любопытства?
– Вот именно, это гораздо лучше, чем бесконечный скучный средний класс!
Все рассмеялись. Кроме Фариды.
– Может, действительно есть что-то возбуждающее в том, что они считают нас аморальными шлюхами.
Хохот усилился, никто не заметил сарказма Фариды. Она вовремя выдавила из себя улыбку, чтобы ее не раскрыли. В последнее время она и так постоянно портила веселье на этих встречах. Фарида не понимала, почему вдруг вызвалась защищать класс, который не понимает, – класс, который должна была презирать, весь тот слой общества, от которого должна была просто отмахнуться, осуждая его за отсталость и неразвитость.
Ушла Фарида рано и попала в типичную для вечера четверга пробку на Вали-Аср – бесконечный поток прижатых друг к другу машин, ползущих сантиметр за сантиметром под завывание клаксонов и ритмичные глухие удары музыки. Перед закусочной, на витрине которой были выставлены ааш с халимом, выстроилась очередь. Повара в белых одеждах зачерпывали из огромных стальных чанов густой суп с бобами и лапшой и пшеничную кашу. Женщина в чадре и туфлях с высокими острыми каблуками ела ааш, сидя на голубом пластиковом стуле снаружи. Над всем этим вспыхивали яркие разноцветные гирлянды, развешанные между фонарными столбами и сикоморами. Лампочки отбрасывали на тротуар красные, синие и зеленые отблески в виде цветов.
