Шеф расхохотался, как школьник.
– Проявил заботу. Раз уж они перестали слушаться тебя, то я подумал, что нужно дать им урок.
В последнее время уровень преступности в районе перешел все границы, а ведь шеф мог «подмазать» не так уж и много людей, не привлекая подозрений. Все прекрасно знали, что преступления совершают эти шалопаи из парка и что когда-то они находились под контролем Бижана. Но теперь ему, Бижану, до них никакого дела нет. Он занимается серьезными делами, за что шеф его и уважает.
– Думаю, уж не платить ли тебе за такую услугу. – Бижан почти смеется – ничего подобного он до сих пор не видел.
– Ну, бесплатно ничего не делается! Как насчет того, чтобы посидеть за чашкой чая и обсудить кое-что?
Позже Биджан услышал историю от шестнадцатилетнего пацана, продававшего в парке «шишех», кристаллы метамфетамина. Шеф решил-таки преподать урок шалопаям из парка. Собрал десять офицеров и местных басиджи, членов полувоенного ополчения. Нормальных ребят, из тех, кому доверял. Они прочесали парк и нашли дюжину местных. Поначалу парни не испугались; как обычно, при виде полицейских они просто попрятали свои наркотики и пушки. Даже усмехались, пока к ним подходили.
– Привет, дамочки, чем вас порадовать сегодня? – спросил один из шалопаев, подражая мальчикам по вызову.
И тут им уже стало не до смеха. Люди шефа окружили их, завели в дальний угол, выстроили под ивами и приставили пистолеты к голове. Шеф спокойно наблюдал, как каждый из его ребят достает по стеклянной бутылке, а потом засовывает холодное грязное горлышко в задний проход скорчившегося в три погибели нарушителя. Изнасиловали всех. Некоторые терпели пытку молча, некоторые кричали от боли. Потом, достаточно унизив, их оставили истекать кровью.
Узкое, вытянутое помещение Чайного дома освещалось свисающими с потолка тусклыми голыми лампочками. Возле покрытых серой плиткой стен выстроился ряд небольших столиков, на полу возле серебристого самовара разместились кальяны из синего и зеленого стекла. Под стеклянной крышкой стойки у входа мозаикой были выложены старые банкноты эпохи Пахлави; за стойкой восседал владелец – крупный мужчина с комически огромными усами и татуировкой на руке. Своими огромными пальцами он перебирал тасбих – четки. На стене красовался плакат с имамом Али и львом у его ног, на двери висело объявление: «Вход наркоманам и лицам до 18 лет запрещен».
Завсегдатаи поднимали руки и кивками приветствовали Бижана и шефа, занявших свои обычные места позади. Разговор зашел об убийстве, случившемся в этом заведении несколько лет назад.
– Так что, ваши парни вчера нашли Бехруза? – повысил голос один молодой механик, обращаясь к шефу.
– Ничего от вас, сплетников, не скроешь.
– Курд рассказал.
– Не знаю, откуда Курд все узнает. Полагаю, ты тоже уже знаешь? – спросил шеф Бижана.
– Ну, не без помощи твоих ребят.
Они оба рассмеялись. Бижан принялся потягивать крепкий черный чай. Новости об аресте Бехруза – лучшее, что он слышал за последнее время.
Местный жулик Бехруз зарезал Хумана в споре по поводу одной героиновой сделки. Хуман еще с детства был близким другом Бижана, а заодно и менеджером его автомойки. Посетители заперли Бехруза в чайной и удерживали, пока не приехала полиция. Убийца заплатил братьям Хумана дию – откупные за убийство, равноценные сотне верблюдов, двум сотням коров или тысяче овец, что по текущему курсу соответствовало 114 миллионам туманов (около 30 000 долларов США). Если бы Хумана убили в священные месяцы, то плата за него была бы на тридцать процентов больше. Когда Бехруз попросил о помиловании, на что имел право, братья Хумана согласились и объявили в суде, что прощают Бехруза и что его следует освободить от казни и длительного тюремного заключения. Но на самом деле они не простили его. Они просто хотели убить его сами. Через три часа после того, как Бехруз вышел из тюрьмы, братья Хумана пригвоздили его к стене и перерезали горло. А потом стояли, курили сигареты и наблюдали, как он истекает кровью.
– Шеф, а правда, что Астоллу прижали? – спросил беззубый мужчина у двери.
Астолла, крупный торговец спиртным, жил неподалеку. И хотя не было сказано, кто именно мог его прижать, все понимали, что речь идет об этелаат, разведке. Всюду ходили слухи о том, как служба безопасности хватает дилеров и контрабандистов и заставляет их доносить о клиентах.
– Надо бы приказать своим ребятам прикусить языки, а то тут слухов больше, чем в салоне красоты.
Через руки Астоллы проходили тысячи литров алкоголя в год. Нет такого уголка в городе, где бы не продавалась и не покупалась выпивка. Наибольшим спросом пользовались водка и виски. Большинство алкоголя поступало из Эрбиля в Ираке, где бутылка «Смирнофф» стоила шесть долларов США. Астолла продавал ее в Тегеране за тридцать. Его и раньше ловили, но он всегда откупался от порки и тюремного заключения.
– Какие еще новости, шеф? – спросил шестидесятилетний силач, который до сих пор выступал, облачившись в черное трико и куртку и повязав кожаную ленту вокруг головы, – поднимал тяжести и тянул автомобили зубами.
Шеф всплеснул руками в насмешливом отчаянии, но на самом деле ему нравилось внимание, как и нравилось разносить новости и слухи.
– Поймали муллу – ну, того самого, чьи портреты были развешаны по всей Вали-Аср.
– Мальчики, как я понимаю? – спросил механик.
– Девочки. Одна забеременела, – ответил шеф. – Ставлю миллион туманов, что ничего ему не будет. Его уже в третий раз ловят. У этой скотины есть связи наверху, это точно.
Сторож мечети обнаружил, что приходящий мулла изнасиловал его дочерей прямо в помещении, где проживала его семья. Четырнадцатилетняя девочка забеременела. Полицейские сочувственно кивали, но говорили, что ничего не могут поделать. Духовные лица неприкасаемы. Сторож обращался в журналы и газеты, умоляя осветить его случай. Все боялись. Потом муллу поймали с другой девочкой. И еще одной. Полиция наконец-то согласилась арестовать муллу, хотя никто не надеялся, что его осудят.
– А чьих рук тот случай в мечети? – настала очередь шефа задавать вопросы.
– Его что, накажут?
– Наоборот. Я похлопаю его по плечу.
В последние годы количество посетителей местной мечети сильно сократилось. Бижан терпеть не мог ходить в мечеть и скрепя сердце пару раз в неделю выбирался в соседнюю с нею хусейнию – зал собраний, – где можно было отведать лучшую (и самую дешевую) во всем Тегеране хорешт-э горме сабзи – густую похлебку из баранины с травами, сушеным лаймом и фасолью. В попытке пробудить интерес мечеть стала передавать азан через установленные на минарете и врубленные на полную мощность дешевые китайские усилители, разваливающиеся от оглушающего звука. На шум поступали десятки жалоб. Его еще можно было бы терпеть, если бы голос муэдзина не походил на визг кошки, с которой заживо сдирают шкуру. Несмотря на полное отсутствие слуха, он выводил свои рулады с уверенностью Паваротти. Жаловался на него даже сам шеф. Мечеть напрочь отказывалась убавлять звук, так что некоторые из местных жителей перешли к более решительным действиям. Ответственным за такое «возрождение интереса» был желчный мулла, со злобным удовлетворением наблюдавший за тем, как ленивый район пробуждается от своей апатичной спячки. «Слово Господа нельзя заглушить» – следовал его неизменный ответ. Ничто не могло заставить муллу передумать, даже перевязанная красной ленточкой коробка с его любимыми жареными пирожками гуш-э филь, которую ему преподнесла одна отчаявшаяся домохозяйка.
