– Ага, так теперь, состарившись и оказавшись на пороге смерти, вы боитесь Бога и судного дня. Вот зачем вам мое прощение. Вы не имеете ни малейшего представления о том, какие доставили мне страдания. А ведь я до сих пор ощущаю себя опозоренным. До сих пор чувствую боль, как вы этого не поймете? Придется вам жить с вашей болью, как я живу с моей.
– Чувство вины и сожаление о содеянном съедают меня живьем уже много лет, поверь. Я действительно страдаю.
– Сожаление? Я скажу, о чем сожалею больше всего на свете. О том, что слишком недолго обнимал свою мать в последний раз. Как вам такое сожаление?
Старик упал на колени. Амиру было невыносимо смотреть на него, как и невыносимо осознавать, что у него самого по лицу потекли слезы.
– Прошу прощения. Прошу прощения, – повторял старик, словно заклинание.
От его страданий Амиру не становилось лучше. Старик попытался выпрямиться, продолжая стоять на коленях. Амир устало поднялся и помог ему встать.
– Я не испытываю к вам ненависти, она осталась в прошлом. Но я никогда не смогу простить вас.
Улица Пастера, Тегеран, 1989 год
Это первая поездка Амира после казни. Баба Бозорг – его дедушка, – вцепившись в руль мертвой хваткой, ведет свой оранжевый «БМВ» по пустыне. Но как бы долго они ни ехали, за окном все тот же пейзаж: песок, скалы и горы вдали. Время от времени баба Бозорг что-то произносит, не ожидая ответа, потому что его внук до сих пор нем от горя. Амир слушает, но предпочитает оставаться в своем собственном мире, где Шахла и Манучехр до сих пор живы.
Баба Бозорг настроен на удивление оптимистично. Теперь он единственный, кто продолжает говорить о Шахле и Манучере. Дома их имена никогда не упоминаются, кроме тех случаев, когда бабушка обещает Амиру, что они скоро вернутся. От этого все сердятся, кроме Амира, и затыкают ей рот. Казнь его родителей стала просто событием, одним в череде других в их нелегкой жизни. Теперь им нужно просто выживать. Их семью словно заклеймили и объявили всех их предателями, так что им хотя бы ради самосохранения приходится отстраняться от этого мрачного эпизода.
Достигнув города, машина баба Бозорга сворачивает на Вали-Аср и с ревом несется среди гула и суматохи, пока не выворачивает на боковую улицу и не останавливается. Амир помогает баба Бозоргу установить палатку – как можно ближе к администрации премьер-министра. Их никто не останавливает. Охранники не знают, как реагировать на этого безупречно одетого пожилого мужчину и его, похоже, туповатого внука.
– Молодой человек, мы ни за что не уйдем. Мы приехали поговорить с премьер-министром и никуда не уедем, пока не повидаемся с ним. Даже если потребуется ждать тысячу дней, – в запале повторяет баба Бозорг всякий раз, как к нему обращаются.
Установив палатку, баба Бозорг сам подходит к охранникам.
– А теперь, если вы соблаговолите сказать, где находится ближайший хамам, мы бы предпочли освежиться с дороги.
– Да, господин, – отвечают они, сбитые с толку его строгой осанкой и величественными манерами.
Амир, видя, как отвечают дедушке охранники, гордится тем, что находится рядом с ним. Баба Бозорг для него герой. Но сам баба Бозорг в голосах охранников различает жалость к себе, такому почтенному человеку, который вынужден ночевать в палатке.
Утром один из охранников приносит чай и новости о том, что в поисках справедливости к премьер-министру пришло еще несколько таких непрошеных ходоков. Баба Бозорг достает из багажника два стула, на которых они сидят и играют в нарды. По большей части глаза баба Бозорга обращены к дороге. Сын как-то попытался убедить его отрастить хотя бы видимость исламской бороды в знак поддержки режима (подражание Пророку нынче почти обязательное требование). Но баба Бозорг отказался. В любом случае его элегантные манеры никак не соответствуют образу религиозного фундаменталиста. Впрочем, галстук он уже повязывает только дома. После революции торговля галстуками значительно сократилась, и хотя носить их не преступление, они воспринимаются как символ западного империализма.
Никаких похорон не было. Как не было могил и тел. Шахла и Манучехр просто исчезли где-то на темных задворках режима. С их родственниками отказывались делиться любой информацией, кроме грубых подробностей казни. Баба Бозорг посвятил жизнь поискам останков своей дочери. Он писал сотни писем, делал сотни телефонных звонков. Посещал каждое правительственное учреждение, постоянно летал или по десять часов ехал из Шираза в Тегеран и обратно, чтобы сутками сидеть в комнатах ожидания только для того, чтобы обмолвиться парой слов с ничего не соображавшими секретарями. Но отказы и неудачи его не сломили, его гнев только усиливался. И похоже, с тем большим наслаждением ему отвечали отказом. Наконец он счел, что потратил достаточно времени на прислужников, подающих чай, секретарей, перелистывающих бумаги, и мелких чиновников в неряшливых, плохо сидящих костюмах. Он приехал поговорить с человеком, ответственным за казнь его дочери. Он собирался дойти до самого верха.
Три ночи они спят в палатке, поднимаясь на рассвете. Днем по очереди дежурят, поглядывая на дорогу, а вечером гуляют по улицам, всегда добираясь до ресторана «Найеб» на Вали-Аср, где заказывают чело-кебаб. На четвертый день они видят его, человека в белом «мерседесе», с черными волосами, густой бородой и в квадратных очках. Баба Бозорг вскакивает, и Амир бежит за ним.
– Ваша честь, мы смиренно ждали три дня, чтобы поговорить с вами. Мы будем вам премного благодарны, если вы соблаговолите выделить нам минуту вашего времени.
Вот так, вежливо, но уверенно.
Мужчина оборачивается и уже собирается идти дальше, как его взгляд падает на Амира.
– Мы хотим лишь узнать, где похоронена моя дочь и его мать, – кивает старик на ребенка. – Мальчику нужно знать, где покоятся его мать и отец, которых он так любил. Мы от всего сердца просим вас проявить снисхождение. Мы отчаялись. Прошу вас, не наказывайте нас строже необходимого, ведь мы и так уже наказаны. – Голос старика дрожит, теряя уверенность. – Ее звали Шахла Азади, а мужа – Манучехр Никбахт. Их повесили в тюрьме Эвин в сентябре 1988 года. Я побывал в каждом правительственном учреждении страны, написал все письма, какие только мог написать. Я просто хочу попрощаться со своей девочкой.
Мужчина, не задерживая шага, моргает глазами за толстыми очками и хлопает баба Бозорга по плечу – этаким снисходительным и высокомерным жестом.
– Нет. Не скажу. Потому что они поступили неправильно. Ваша дочь поступила неправильно.
Он смотрит Амиру в глаза. Высокомерным и презрительным взглядом. И с этими словами отворачивается.
Этот человек – премьер-министр Мир-Хосейн Мусави, при котором и произошла казнь. По щекам Амира текут соленые слезы. Баба Бозорг безвольно опускается на землю. Охранники делают вид, что ничего не замечают. Исламская республика не знает милосердия. Баба Бозорг больше не пишет писем, никуда не звонит и не обивает пороги государственных учреждений.
