Южный город Шираз теперь также выглядит иначе. От некогда ярко-зеленых холмов с виноградниками осталось лишь жалкое бурое подобие – почва и растительность еще не восстановились от пожаров, устроенных фанатиками, поклявшимися, что алкоголь никогда больше не осквернит эту землю.
Как и большинство собравшихся, Шахла и Манучехр не являются официальными членами какой-либо политической партии, но с гордостью называют себя чапи – людьми, придерживающимися левых взглядов. Иными словами, они «за бедных и против империалистов». Они по очереди симпатизировали партии иранских коммунистов Туде и марксистской партии Федаиян. За последние девять лет погибло много противников действующего режима и «контрреволюционеров». Продолжают упорствовать лишь самые смелые или самые глупые – по большому счету, теперь это одно и то же. Никто из них не признает это вслух, потому что признать – значит согласиться с тем, что у них нет никакого влияния на будущее, что они просто «диванные активисты» без реальной поддержки. Хотя время от времени они находят в таких мыслях и успокоение – они верят, что, пока их затмевают видные политические фигуры, им ничего не грозит. Поэтому они продолжают бороться с системой из принципа, словно пытаясь исправить то, что, согласно их мнению, пошло неправильно, совершенно не так, как задумывалось.
Тайные собрания проходят по меньшей мере раз в месяц и почти всегда у Шахлы и Манучехра, поскольку у них самый большой дом в их маленьком районе на севере Шираза. Это необычная группа диссидентов: недовольные люди, объединенные революцией и войной. Интеллектуалы Шираза – в основном богатые и образованные жители и несколько придерживающихся марксистско-ленинских взглядов преподавателей – смешались с бесстрашными домохозяйками среднего класса, группой студентов, несколькими крестьянами, двумя евреями, армянином, парой торговцев и правоверным мусульманином. Эти встречи позволяют им в приятной обстановке побыть немного инакомыслящими и пнуть государственную машину, пока она смотрит в другую сторону.
Вот так и вышло, что Шахла с Манучехром сидят теперь на кухне в окружении небольшой группы единомышленников. Такой стала их жизнь: тайное общество, черные ходы и кухни. Они передают друг другу сообщения и делятся новостями о последних арестах и казнях. Кто-то вынимает из-за пазухи и разворачивает сверток потрепанных листов – последнее послание лидера чапи. Кто-то еще достает фотокопию запрещенной политической статьи.
Наконец они начинают обсуждать тему, которая у всех на уме, но которой Шахла и Манучехр предпочитают не касаться. Угрозы. За последние несколько лет им постоянно подсовывали под дверь анонимки, написанные корявым, словно детским почерком. Поначалу с неопределенным, но от этого не менее пугающим содержанием:
МЫ ЗНАЕМ, ЧЕМ ВЫ ЗАНИМАЕТЕСЬ.
Но с каждым разом тайный автор смелел, его послания становились более конкретными:
НЕВЕРНЫЕ ЗАСЛУЖИВАЮТ СМЕРТИ.
Манучехр и Шахла отказываются прекращать встречи и проводить тайные собрания. За последние годы арестовали и посадили пару их знакомых, но это никого не остановило. Они уверяют присутствующих, что больше никаких записок не было. Но они лгут. На самом деле их сильно испугало последнее сообщение:
КТО ПОЗАБОТИТСЯ ОБ АМИРЕ, КОГДА ВАС НЕ БУДЕТ?
Оно поступило неделю назад, и Манучехр тут же прекратил писать. После увольнения с должности преподавателя истории в университете он работал журналистом подпольных левацких изданий – точнее, любых изданий, которые осмеливались публиковать его статьи.
Амира выпроваживают из кухни – он слишком маленький для серьезных разговоров, – но он постоянно заходит и выходит, не привлекая к себе внимания. Его учат ни при каких обстоятельствах никому не рассказывать об этих собраниях. Манучехр с Шахлой проверяют его и задают провоцирующие вопросы, подражая любопытным соседям, но от этого он только смеется. В свои шесть лет Амир развит не по годам и в совершенстве овладел искусством вранья. С его языка с легкостью слетают ответы, какие взрослые ожидают услышать от ребенка в той или иной ситуации – на дне рождения бабушки, при посещении мест паломничества, на встрече родственников. Незамысловатые, простые и чистые ответы, очень убедительные в устах Амира, которые он повторяет с подкупающей непосредственностью.
Еда на таких собраниях играет важную роль, и каждая тема сопровождается своим блюдом. Сегодня вечером они начали с долмы – фаршированных виноградных листьев – и постепенно перешли к более основательным блюдам: тушеной утке в гранатово-ореховом соусе и ягненку с рисом и шафраном. Не обошлось и без алкоголя: контрабандного виски и домашней самогонки, столь великолепно раскрепощающих подавленный дух. Потребность в танцах и спиртном почти столь же велика, как и потребность высказаться. После нескольких порций всегда начинаются танцы; в полумраке, с прикрытыми глазами.
В иранских домах детям никогда не запрещают оставаться во время развлечений взрослых, и Амир обычно ходит среди гостей; каждый похлопывает его или угощает чем-нибудь. Потом он засыпает на коленях Манучера, убаюканный звуками музыки, звяканьем бокалов и разговорами. Шахла переносит его в постель, целует и подтыкает одеяло. Но сегодня разговоры взрослых ему наскучили, и он отправляется играть с машинками в темную прихожую. Свет в ней, как всегда, потушен, чтобы не привлекать внимание. Под дверью слышится какое-то шуршание. Из любопытства Амир подходит ближе. На полу в лучах падающего снаружи лунного света лежит записка. Он подбирает ее и бежит в гостиную. При виде листка бумаги в его руках все замирают.
– Мама, смотри, что я нашел! Это лежало под дверью.
Все тут же принимаются суетиться, выключать музыку, прятать бутылки. Манучехр уже осторожно подошел к двери и вернулся.
– Там никого, я проверил, – шепчет он.
Лучшая подруга Шахлы отводит Амира наверх. Шахла держит записку, не решаясь развернуть ее.
– Что там написано? Что написано? – тревожно спрашивают ее со всех сторон.
Она читает вслух ровным, спокойным голосом, как будто ничего не случилось:
– МЫ ИДЕМ ЗА ВАМИ.
Улица Джомхури, центр Тегерана, март 2013 года
Амир вернулся домой уже затемно. Не включая света, он упал на диван и принялся разглядывать пляшущие по стене тени.
– Где ты был? Я звонила весь вечер. Я волновалась, – раздался нежный голос Бахар в его мобильном телефоне.
– Извини, дорогая. Кое-что случилось. Расскажу при встрече.
Она не стала настаивать. Она тоже следила за тем, что говорит по телефону, особенно после его встречи с этелаат.
Амир влюбился в Бахар с первого взгляда. Через несколько дней они уже занимались любовью. Через месяц Бахар узнала тайну Амира. Стала единственным человеком, который знал его ложь.
Бахар Азими не пользовалась косметикой, но от этого казалась только привлекательнее. Округлое лицо с мягкими чертами, большие карие глаза, крупный рот, ослепительная улыбка и заразительный смех. Бахар буквально поглощала книги, читая их одну за другой; и увлекалась искусством: театром, фильмами, музыкой. Она усердно работала, но деньги и внешний шик ее совершенно не интересовали. Ей было трудно врать, хотя она и умела отвечать уклончиво. Бахар любила веселиться и выпивать с друзьями, слушать «Металлику», «Радиохед» «Зиро 7» и «Зедбази», подпольную иранскую группу, поющую про наркотики и секс (все ее члены покинули страну). Все ее знакомые были недавними – товарищами по Исламскому университету Азада, где она изучала искусство. Поначалу студенты сочли ее очередной шахрестаан – провинциалкой, бросившей все ради большого города; ее вежливость и скромность казались здесь совершенно чуждыми. Но вскоре стало понятно, что она слишком гордая для девушки, стыдящейся своих корней. Обычно шахрестаан либо теряют голову от новообретенной свободы и пускаются во все тяжкие, либо боятся и шагу ступить, чтобы ненароком не попасть в какую-нибудь ловушку. Бахар Азими не теряла головы, но и не дрожала от страха. Она держалась на удивление независимо, что иногда пугало уже самих окружающих. Но факультет искусств привлекал свободолюбивых людей, способных по достоинству оценить чью-либо индивидуальность. Впервые за всю жизнь она ощутила принадлежность к какой-то общности.
