— Многое меняется, — повторил англичанин. — Я знаю, вашим отрядом у деревни Караванной взорван единственный снарядный завод красных на всем юге. А это уже в самом бассейне. Поэтому мы ведем с вами разговор о покупке рудника.
— Вы шутник, Винтерхауз! — заметил Симон. — Это похоже на то, как в гостях подвыпивший джентльмен начинает приставать к жене хозяина дома. Такое дурно кончается.
— Клянусь, я ни к кому не пристаю, — усмехнулся Винтерхауз. — Никто не запретит купцу продать свой товар за подходящую цену. Но я даже же покупаю. Мы просто обсуждаем разные возможности, не так ли?
— Идите вы к черту! — вдруг вспылил Симон.
Винтерхауз чуть приподнял верхнюю губу, прищурился и встал.
— Вы делаете ошибку, месье Симон, — сказал он строго. — В нашем деле нельзя позволять себе подобной роскоши… А с вами, мадам, мы еще продолжим наш разговор. — Англичанин поклонился Нине и вышел.
— Что за фрукт? — спросила Нина. — Похоже, он готов нас потеснить. У него есть деньги?
Симон сердито фыркнул и сказал:
— Не вздумай, душа моя, с ним связываться. Это шакалы. Бросили Врангеля без поддержки, а теперь боятся опоздать.
— Кто они? — продолжала спрашивать она. — Что ты кипятишься?
Ей захотелось подразнить его. Вот наконец у французиков появились соперники, за ней начинают ухаживать сразу два кавалера! Только бы не продешевить и взять с них побольше. И валютой. Никаких «колокольчиков» ей не надо.
— Я? Кипячусь? — пожал плечами Симон. — Да мне его жалко. Весь Крым ненавидит этих торгашей. Не дай Бог попадется под руку какому-нибудь офицеришку — убьет… Я о тебе забочусь. Если будет еще приставать, ты ему прямо скажи…
— А вдруг фунты предложит? — улыбнулась Нина.. — Ты ведь не предлагаешь.
— Я для тебя ничего не жалел, душа моя, — тоже улыбнулся он. — Да нет у него фунтов, они «колокольчики» скупали, чтобы расплатиться с такими, как ты… Что говорят в управлении торговли? — Симон переводил разговор на ее дела, показывая тоном, что Винтерхауз не достоин долгого разговора. — Они обещали возместить твои убытки.
— «Колокольчиками»! — насмешливо вымолвила Нина. — Нашими несравненными «колокольчиками»! Я им не верю ни на грош. И тебе не верю.
— Ну! — огорченное сказал Симон. — С чего бы это?
Он встал, подошел к ней, взял за руку и стал ласково поглаживать, укоризненно качая головой.
— Нет, Симоша, с чего тебе верить! — смеясь и вырывая руку, воскликнула Нина.
— А сколько я для тебя сделал? — он не отпустил руку, попробовал снова погладить. — Я вижу — ты дурачишься, хочешь пощекотать мне нервы.
— Продать тебе за франки? — предложила она. — Давай?
— Ниночка! — пристыдил Симон. — Зачем тебе франки? Сколько пшеницы ты уже отправила в Константинополь! Я уж не говорю, кому она пошла…
Ой намекал на то, что зерно было куплено британцами, которые с воловьей простотой теснили в Турции французов.
— Шакалы купили пшеничку, — нервно-весело ответила Нина. — Я платила за нее «колокольчиками», получала фунтами. Помнишь, как ты учил в Ростове? Я и научилась!.. Продам теперь этот проклятый рудник, присмотрю себе какого-нибудь инвалида, они надежные, уеду к эфиопам. Эфиопы православные. Буду финики у них выращивать…
Она подумала об Артамонове: может быть, он возьмет ее?
Мысль о замужестве волновала Нину, ведь не век ей жить вдовой и метаться по свету.
— Пора перестать гоняться за химерами, милый Симон, — серьезно сказала Нина. — Чего только у меня не перебывало в руках. Кажется, еще чуть-чуть и Бога схватила бы за бороду. А все кончалось крахом. Я боюсь, что и на сей раз будет так же.
Услышав ее серьезный голос, он по прежнему настрою еще изобразил движением бровей и улыбкой некую шутливость, но не доиграл до конца и спросил:
— Хочешь, пойдем пообедаем? Забудем все дела, возьмем самый сладкий арбуз… Просто пообедаем.
— Ты думаешь, они дойдут до Харькова? — спросила Нина. — Ты столько лет прожил в России!.. Ничего у вас не получится. Как ни подталкивайте Врангеля в каменноугольный район.
— Это в Скадовске тебя растревожили, — заметил Симон. — Да еще этот шакал Винтергауз! А если разумно посмотреть на дело, то нечего тебе волноваться — наше Общество защитит тебя. В конце концов я сам тебя защи… — Он запнулся, не зная, как лучше сказать: «защитю» или «защищу», и, не справившись с трудностями русского языка, закончил по-другому: — Тогда я сам тебя защи… — но непослушный язык снова выставил ту же ловушку, Симон спросил:
— Как правильно сказать?
— Говори как угодно, только от души, — посоветовала Нина.
— Я не обманываю тебя, честно слово, — сказал он. — У нас с тобой одни интересы, разве ты забыла?
Она вспомнила, как он бросил ее в Константинополе, вспомнила крыс в гостинице, предостережения Ванечкина насчет французского доброхотства, и улыбнулась Симону обольстительной улыбкой.
— Симошенька, дорогой, как хорошо ты придумал — пообедать! — пропела она, окончательно решив разыскать англичанина и уйти от опеки русско-французов.
— Умница, — похвалил Симон.
Если бы он знал, что в ее памяти ожил рассказ Ванечкина о вызове на дуэль маркиза дю Пелу!
— Я не умница, я воительница, — лукаво ответила Нина. — Ну идем?
* * *
Неспроста константинопольская дыра привиделась ей. Тогда она рвалась на родину, уповала на русского Бога, сурового и всепрощающего, а что получила? Родине она не нужна. Бог отвернулся, хотя и сулил во Владимирском соборе защиту. Остался русский крест — одна перекладина европейская, вторая печенегская. Славно ли повисеть на таком?
В ресторане по-прежнему пели безумно-отчаянно:
Беженцы, беженцы, что мы будем делать,
Когда настанут зимни холода?!
Интеллигенты искали ответа на вопрос: как покаяться? Чем замолить свой грех против святой веры?
Священник Сергий Булгаков, бывший член Государственной Думы, утверждал, что интеллигенция впала в великий грех, когда стала отрицать Бога, и через этот грех в народе пробудилась тяга к самоуничижению.
Обыватели мало чему верили и терпеливо ждали, чем же все кончится. Напрасно «Вечернее слово» призывало: «Не стыдитесь быть русскими!» Напрасно Кривошеин стремился центр жизни переместить в толщу народных масс. Напрасно французский премьер называл Врангеля первым деятелем русского антибольшевистского лагеря, который понял, что в России все-таки произошла революция, — в Крыму мало кто его услышал.
В театре «Ампир» демонстрировался итальянский боевик «Сказки Востока (игра со смертью)», и в этом названии отражались ощущения настоящих, а не воображаемых народных масс.
